Новый Мир ( № 12 2000)

Рассмотренное таким образом бытие никогда уже не сможет похвастать однозначностью, но потребует разных, иногда противоречащих друг другу интерпретаций. И никакой “диагноз” не будет в этом случае окончательным, но получит права версии — при всей мыслимой объективности — предельно все же субъективной, основанной на индивидуальном мировидении художника. Повесть Петрушевской, о которой шла речь, конечно же пессимистична. Но пессимистична опять-такидиалектически.

Двойное отстранение — самой Петрушевской как автора повести и Анны Андриановны как автора “публикуемой” рукописи (а она включает даже пассажи, где та изображает себя как бы глазами дочери, — и вообще довольно мощный иронический подтекст) — позволяет Петрушевской свободно оперировать множественностью “правд”, показывая, как в одно и то же время никто не виноват — и все во всем виноваты. Совершенно очевидно, что такую же рукопись могла бы оставить дочь Анны Андриановны Алена (и в тексте приводятся фрагменты ее дневника), сын Андрей, сумасшедшая баба Сима — те же события и обстоятельства прозвучали бы иначе.

Петрушевская выступает здесь чем-то вроде бесстрастного третейского судьи, дающего выговориться разным сторонам. В отличие от Пантелеева, говорящего “от себя”, она-то понимает, почему жизнь так катастрофически безнадежна. Ее трагическая безысходность может быть преодолена только одним — катарсисом, возможность которого заложена лишь в истинно художественном тексте. Сочувствие можно испытывать к фигурантам любого текста, в том числе и такого, как дневник Пантелеева, написанный для освобождения от груза случившегося, — равно как и к живым людям. Катарсис происходит лишь при мощном воздействии заложенной в тексте эстетики. Это состояние особой экзальтации учитателя

сродни вдохновению поэта, написавшеготекст

. Взлет души требует трамплина. Этот трамплин — красота.

Чтобы поставить наконец точку в этом затянувшемся эпизоде, просто сопоставим два фрагмента — и уже без всяких комментариев. Хочется надеяться, что они все скажут за себя сами.

“

18 сентября.Убрал в квартире и все подготовил к приезду Лены — и постель, и диван, и половики постлал поверх дорожек, и стулья поставил туда, где они стояли при ней — перед книжным шкафом, чтобы стекла в шкафу от Лениных припадков сохранить.

Будем жить дома, вдвоем, сколько у меня хватит сил. Надеяться нам вовсе не на кого. Даже Бог нам, видимо, помочь не хочет.