o 8b191ad8675a2039

прижималась к его руке, сопела, засыпая, а он крестил ее, рассудив, что Богу все равно, а

ему с дитем и подавно, и осторожно целовал в мягкие волосенки Федор даже подумывал

взять малышку домой, Феодосия с Марфой только бы порадовались, но прятать ее

столько времени было невозможно.

Помог пан Зигмунт, однажды заметивший, как блеснули в углу повозки детские глазища

— будто две черные смородины. Лекарь вопросительно взглянул на Вельяминова и

понимающе кивнул, когда тот молча пожал плечами на невысказанный вопрос. Через пару

ночей он забрал девчонку, сказал, что нашлись ее родственники в Литве, обещали

переправить туда. Малышка — Федор так и не узнал, как ее зовут — вдруг с силой

вцепилась в его руку и жалобно протянула: «татэ-э».

После ухода лекаря Вельяминов лег навзничь и долго смотрел в низкий полог повозки над

головой, видя перед собой детские доверчивые глаза.

— Ну, раз приехал, рассказывай, Матюша.

Вельяминов-младший вздрогнул,последний раз отец так называл его в детстве.

Трещала, капала свеча, и Вельяминов, тяжело поднявшись, затушил ее пальцами.

— Ты, Матюша, сейчас должен сам решить. Двенадцать лет назад ты по одному пути пошел,

а сейчас можно и по-другому, от тебя зависит.

— Дак как же это, батюшка, — поднял полные слез глаза Матвей, — не могу ведь я от царя

это скрывать!

— Не можешь — не скрывай, — безразлично пожал плечами Федор. — Отправляй и меня, и

Феодосию на костер тогда, только когда дрова поджигать будешь, в глаза мне, отцу своему,

взглянуть не забудь.

— Это все она, — злобно прошипел Матвей. — Ведьма новгородская, еретичка, это она тебя

с толку сбила.

— Мне, Матвей, к той поре уж шестой десяток пошел, неужто думаешь, у меня своей головы

на плечах не было? Ежели я что делал, так по собственному разумению.

— Отдай ее Ивану! — горячо, будто в бреду, заговорил Матвей. — Ее на костер, а царь, коли

ты ее сам на суд приведешь, еще пуще доверять тебе будет. Марфу за него замуж выдадим,

и будут твои внуки на престоле царском сидеть!

Федор слушал и ушам своим не верил.

— Совсем ты разум потерял на царевых подушках. У царя двое сынов здоровых есть, куда

ты собрался племянников своих — даже если и народились бы они, — сажать, на какой

трон?

— Сегодня есть, а завтра нет. Вон Анастасия Романовна тоже в молодых годах

преставилась. Отдай Федосью царю!

— Совсем ты ума лишился, Матюша, я скорей сам на костер пойду, чем позволю ее хоть

кому пальцем тронуть. Что вы там с Анастасией Романовной содеяли, дело совести вашей,

мне про то знать ни к чему, а про сынов царских ты не говорил, я не слышал, ясно?

— Дак еретичка она! Сказано же в Писании, «волхвом живым быти не попустите», —

ненавидяще сказал Матвей. — Она и меня ядом опоила, чтобы наследников у меня не было!

Федор сжал кулаки, желваки заходили у него под скулами, казалось, тронь его сейчас —

обожжешься.

— Долго я тебя, гаденыша слушал, кончилось мое терпение. Слушай, паскудник, и

запоминай. Не будет такого, чтобы я любовь свою предал, так что зря ты время теряешь.

Хочешь доносить на отца — беги, останавливать не стану. Не знаешь ты, что такое любовь,

не дал тебе Господь этого.

— Не дал, — эхом откликнулся Вельяминов-младший и так это безнадежно у него

прозвучало, что рука Федора невольно потянулась через стол — погладить по голове

опрыска непутевого.

— Бедный мое мальчик, не уберег я тебя от ирода поганого. Что он тебя, Матюша, как ты

еще мальцом был, сломал и воле своей подчинил, то не любовь. Не по своему желанию ты к

нему пришел. Помнишь, учил я тебя диких коней объезжать? Силой ты это делаешь, где тут

любовь-то?

Матвей вспомнил боль — страшную, раздирающую все тело, тяжесть навалившегося на

него человека, то, как царапал он ему спину до крови, и потом — удары плети по свежим,

сочащимся алым, царапинам, еще и еще — пока не упал на колени, рыдая, целуя руку,

держащую плеть. «Пощади, государь!» — молил он, притиснутый к меховому ложу, и