o 8b191ad8675a2039

женщина лежит. Стали они жить. Однажды ушла жена на рыбалку, а человек в чуме остался.

Вдруг видит — в углу лисья шкура запрятана. Откуда взялась? Стал он за женой следить и

понял, что, как он засыпает, жена лисой оборачивается и в тундру убегает, а на рассвете

возвращается, шкуру снимает и снова женой становится. Он шкуру запрятал, да так, что

жена найти не смогла, сколько не искала. Так и пришлось ей с ним остаться в человечьем

обличье и жить да поживать.

— Хорошая сказка, — рассмеялся Вассиан.

— Если б твой келейник у меня в воинах ходил, его бы лисом звали, — без улыбки произнес

вождь. — Глаза у него хитрые и волосы рыжие.

— Разве то волосы?— Марфа прикусила язык и взъерошила свой ежик. — А вы зачем косы

носите?

— Так принято, от предков наших, — Тайбохтой хлопнул в ладоши, и к костру подтащили

еще мяса.

— Так говоришь, Бог не в камнях и не в дереве, а только лишь в душе человека? — с

укоризной повторил Вассиан слова Марфы, когда они обратно ехали. — Не зря говорят,

яблочко от яблоньки…

— Ты знаешь? — ахнула Марфа, непроизвольно прикрыв рот ладошкой. — Родители так

говорили, только велели никому открываться. Я даже от Пети таюсь.

— Ну и кто тебя тогда за язык дергал ереси болтать где ни попадя? — хмуро спросил

настоятель. — Ладно, я брат твой, а кто другой тебя за такое по голове не погладит.

— А ты откуда понял? — виновато прошептала Марфа.

— Когда вы ко мне приезжали, говорили мы с твоими родителями долго. Не во всем я с ними

согласен был, особливо с Федосьей Никитичной — она из коренной семьи жидовствующей,

еще со времен Схарии проповедника А ты сама-то как думаешь?

Марфа вздохнула.

— Трудно мне. От Иисуса и Богородицы не могу я отказаться, все ж не матушка я — я так ей

и сказала, — но что отец мне говорил, про церковь — что она больше в душе человеческой,

то и мне так кажется. Вон когда ты говорил, что молитва праведника до Бога доходней, я

вспомнила. Матвей вон церкви главный жертвователь, пудовые свечи ставит, оклады,

самоцветами изукрашенные, дарит — одной рукой. А другой — отца родного сжигает. Нешто

Бог такого от людей хочет?

Вассиан, перегнувшись в седле, мимолетно обнял сестру.

— Потому я тут и сижу. Тут хоть и бедно, а все свободней, чем на Москве.

— Смотри-ка, — Марфа приставила ладонь к глазам. — Лошади у ворот привязаны. Не наши

вроде.

Вассиан аж посерел и прошептал, не разжимая губ: «Гони к Тайбохтою, пережди у него. Если

что, гонца пришлю».

— Забыл что? — Тайбохтой вроде и не удивился. От него пахло кровью и зверем. —

Попробуй. — Он протянул ей что-то красное, мягкое, колышущееся в его смуглых пальцах. —

Сердце оленя. Если мужчина его съест, будет сильным воином, если женщина, то сильных

воинов принесет.

Марфа почувствовала на губах сладковатый привкус сырого мяса.

— Вижу, не хочешь ты в монастырь возвращаться, — усмехнулся вождь. — Идем с нами,

стреляешь ты метко, а что мелкий да худой, так оно и лучше, такие крепче.

Она посмотрела в темные немигающие глаза и облизала пальцы.

— Вкусно, спасибо. Я что вернулся, ты обещал Вассиану показать, как через горы проходить,

но, видно, забыл. А я и нарисовать могу. — Она достала из сумы свернутую бересту и

уголек.

— Хм… Ну садись. — Цепко взглянув на «послушника», Табойхтой похлопал по

расстеленной на лужайке шкуре.

Марфа быстро набросала знакомые ей наизусть окрестности Чердыни и поставила точку —

там, где, по ее расчетам, было стойбище.

Вождь внимательно следил за ее рукой.

— Маленькие пальцы у тебя.

— Да я и сам не богатырь, — не растерялась Марфа.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать будет, — Марфа подула на бересту. — Ну, рассказывай.

Она чертила, следуя указаниям вождя, и чувствовала, как от него пышет, несмотря на сырой

весенний день, жаром. Как от печки.

— А долго идти? — спросила она, закончив рисунок. — Если небольшой отряд, как у тебя, то

сколько?

— Зимой долго, надо столько привалов делать, сколько пальцев на руках, летом — быстрее.

— Тайбохтой вдруг пружинисто поднялся и вгляделся в тропу. — Едет кто-то.

Марфа проследила за его взглядом и чуть не припустила со всех ног по серому неверному

насту. Вместо этого она беспечно обернулась к вождю.

— За мной это, из монастыря. Пора мне. Спасибо за приют и легкой тебе дороги.

— Надумаешь воином стать, — вождь потрепал ее по щеке, у него были твердые, будто

железо, пальцы, — приходи к нам, туда, где встает солнце. А, может, и раньше свидимся.

Марфа пришпорила свою лошадку.

Петр Воронцов смотрел на тощего, стриженого мальчишку в потрепанной черной рясе и

чувствовал, как к глазам подступают слезы.

На нежных, выбеленных долгой зимой щеках плясали редкие веснушки. Марфа осторожно

коснулась конской сбруи.

— Я так ждала тебя.

— Я тебя больше никогда не оставлю.

Марфа обернулась. Тайбохтой стоял рядом с угасающим костром и в упор смотрел на них.

Они медленно ехали по тропе, но Петя вдруг повернул в лес, не доезжая монастыря.

— Нам не туда.

— Езжай за мной. — Он пришпорил коня.

Они спешились на укрытой со всех сторон деревьями полянке.

— Петька, — удивилась Марфа, — ты чего меня сюда завез?

Больше она ничего не успела сказать, задохнувшись в его объятиях. Он целовал ее так, что