o 8b191ad8675a2039

Марфа поднесла грамоту к свече, та вспыхнула и затрещала, обжигая пальцы. Ничто была

эта боль по сравнению с тем, как стонала, ища утешения, душа ее.

— Вассиан, как же теперь, что же это? — Она потерянно взглянула на старшего брата и

увидела, что он, прежде казавшийся ей сухим и неблизким, плачет, обхватив руками рано

поседевшую голову. Она присела рядом, обняла его.

— Сироты мы с тобой, сестра. — В синих, вельяминовских глазах, стояли слезы. — И того

хуже, что наш брат своей рукой это сотворил.

Марфа всю ночь стояла на коленях в стылой монастырской церкви. Икона Богородицы была

древнего новгородского письма, привезенная сюда еще Стефаном Пермским,

благословленная, по преданию, святым юродивым Прокопием Устюжским. Тонкостью и

благородством черт, внимательным взглядом светлых глаз северная Богоматерь

удивительным образом напоминала девушке ее мать.

Поутру Вассиан нашел Марфу распростертой на каменном полу и отвел к себе в келью. Там

он встряхнул ее за плечи: «Ты одна из семьи осталась. Матвей не брат нам более, а я инок

да калека. Тебе честь рода нашего хранить да детей рожать. Зря что ли предок наш пришел

из земли варяжской служить великому князю Ярославу Владимировичу? Мать князя

Дмитрия, что татар на поле Куликовом разбил, была Вельяминова, род наш служил отчизне

верно и будет служить ей далее. Ты в ответе за будущее семьи нашей».

— Мне сейчас, Вассиан, и не жить бы вовсе. — Марфа вытерла рукавом рясы заплаканное

лицо. — Как я дальше буду, одна совсем?

— Сего, Марфуша, ты говорить не моги, сколь нам отпущено — о том лишь Господь ведает.

У тебя муж есть. Тоже из семьи старинной и честной. Вместе по жизни пойдете.

— А вдруг не вернется он за мной? — Марфа вдруг испугалась, что может остаться вдовой,

так и не став женой по-настоящему.

— Судя по тому, что мне батюшка наш покойный отписывал, — усмехнулся Вассиан, — твой

Петр за тобой чрез огонь и воду пройдет, ничего не убоится, ничто его не остановит.

Как началось таяние льдов на Колве и Вишере, Марфа каждый день поднималась на

колокольню монастыря и смотрела на дорогу, что вела из Чердыни — не едет ли по ней

одинокий всадник.

Вассиан подмел с пола кельи волосы.

— Как книги протрешь, зачинай собираться.

— Едем куда? — Марфа поднялась и одернула рясу.

— Как есть послушник, — удовлетворенно хмыкнул Вассиан. — Вот и пригодилась моя

увечность — не приходится каждому объяснять, почему игумен при себе келейника особливо

держит. Едем, да. Сходишь к отцу-келарю, возьмешь у него припасов на неделю. И даю тебе

послушание — блинов напеки, дети у остяков до них больно охочи.

Марфа скорчила недовольную гримаску.

— И нечего тут рожи корчить, — брат потрепал ее по колкому затылку. — Отец наш тебя

воинскому промыслу обучил, матушка твоя — премудрости книжной, кому-то надо тебя и в

бабьих рукомеслах наставить. Так кому ж, как не мне — настоятелю в монастыре мужском!

Марфа прыснула в кулачок и вдруг призналась: «Жаль мне уезжать отсюда будет, братик».

— Да и мне жаль, однако не думаю, что мужу твоему по сердцу придется, что жена его в

келейниках ходит! — Вассиан развернул большую карту окрестностей монастыря. — Вот,

смотри. Сюда, — он провел пальцем от Чердыни на северо-восток, — остяки прикочевали.

Сейчас съездим к ним, Евангелие потолкуем на их языке, может, и окрестим кого. Непростые

это остяки, не местные, а которые за Камнем Большим обретаются, может, даже карту

удастся нарисовать. Вождем у них Тайбохтой, толковый малый, по-нашему немного знает, я

с ним говорил года два назад. Ну иди, с Богом, в библиотеку, а потом сбираться пора.

— Прости батюшка, благослови, батюшка, — Марфа сотворила перед братом метание11, и

выскользнула из кельи.

Они ехали по натоптанной, конской тропе. Вассиан на удивление хорошо держался в седле.

— Как у Троицы монашествовал, — рассказывал он неторопливо, — дак не знал, с какой

стороны к коню подойти. А сюда приехал, пришлось научиться — край большой, и живут все

инородцы кто где, пешком не находишься.

— А батюшка тебя на коня разве не сажал?

— Я ведь калекой родился, — горько усмехнулся Вассиан. — Матушка моя покойная,

Аграфена Матвеевна, хоть и не след так говорить, не любила меня. Шутка ли, убогого

первенца принести, да еще и такому отцу, как Федор Васильевич!

— Не верю я, что батюшка наш тебя не привечал. Доброе сердце у него было, не мог он дитя

родное оттолкнуть.

— Нет, конечно, — Вассиан улыбнулся и на мгновение стал похож на отца. — Он меня и

читать обучил, и писать, и греческому немного. Это потом уже, когда мне шесть лет было, и

Матвей народился, стало понятно, кто наследником будет. Мать его так пестовала, что обо

мне и забыла вовсе.

Семилетний мальчик сидел при свече в горнице, разбирая по складам греческую рукопись.

Через приоткрытую дверь донесся отцовский голос: «Василек, поздно уже. Ты помолись