o 8b191ad8675a2039

— Есть. Я как раз хотела дров наколоть, когда с базара вернусь.

— Это ты брось, найдется кто посильнее тебя с дровами управляться.

Спрыгнув с коня, он помог ей сойти на землю. Марфа едва доходила головой ему до плеча.

У него было обветренное жесткое, неулыбчивое лицо, вокруг карих глаз разбегалась едва

заметная сеточка морщин.

Будто прочитав ее мысли, он вдруг улыбнулся широко.

— Тебя как зовут-то?

— Марфа Федоровна.

— А меня Ермак Тимофеевич. Слышала про дружину Строгановых? Я там атаманом, за

Большой Камень мы идем. Так вот, Марфа Федоровна, тебе что с базара надобно было?

— Муки, да капусты с луком, хлеб хотела испечь, да щи сварить. — Она вздохнула. —

Теперь опять идти придется.

Ермак осмотрелся.

— Знатная у тебя поленница, и топор справный. Ступай, Марфа Федоровна, в избу,

отдохнуть тебе надобно. Как проснешься, баня истоплена будет. На базар не ходи, ни к чему

тебе это.

— Да я дитю хлеба хотела…- начала Марфа.

— Сказал, спать ступай. — Ермак взялся за топор.

Когда Марфа проснулась, у печи стоял мешок с мукой, и еще какие-то свертки. Она

выглянула в окно, Ермак как раз седлал коня.

— А, вдовица, — улыбнулся он. — Ну хозяйничай.

— Спасибо тебе, добрый человек, дай Бог здоровья, что не оставил меня.

Он взглянул на нее, будто хотел что-то сказать, но передумал и молча выехал из ворот.

Петя поднял глаза от холки коня и увидел перед собой горы. Он и раньше видел их —

покойный герр Мартин часто возил его с собой в Италию, но здесь они были совсем не

похожи на веселые, зеленые склоны, что Воронцов помнил с детства. Эти уходили ввысь

черными, суровыми уступами скал и небо здесь было другим — темным, набухшим

грозовыми облаками. Он положил руку на холодную рукоять меча, метал приятно холодил

пальцы — ни разу еще не подвел его клинок Федора Вельяминова.

Следующей зимой он нанялся охранять купеческие обозы — Строгановы свою дружину

держали при себе, а торговля в Соли Вычегодской была оживленной. Вся та зима слилась

для него ровно в единый, долгий день — слепящий снег, полозья саней, топот конских

копыт, дым и угар ямских изб, водка и кровь.

Тогда он научился сносить голову с плеч и одним взмахом клинка распарывать человека.

Той зимой ему не снились ни родители, ни сестра, одна только Марфа. Это были

мучительные, не приносящие облегчения сны. Ночами он старался не думать о ней, и

лежа в темноте, упрямо повторял про себя наизусть выученные в детстве строки

Овидия, или вычислял в уме проценты, но когда наваливался сон, в нем неизменно

присутствовала Марфа. Он просыпался весь в поту, тяжело дыша, и стискивал зубы, в

ожидании, когда уйдет боль, сковывающая все тело.

Всадники направили коней вверх. В преддверии скорого дождя в небе кружили, хрипло

перекликаясь, беркуты.

— Хлебушек, — Марфа отломила еще теплую горбушку и дала дочери. Малышка,

чистенькая, распаренная после бани радостно потянула корочку в рот.

— Вкусно? А вот давай-ка молочка попьем, нам его козочка дала. — Марфа налила немного

молока в деревянную ложку. Глаза ее на миг затуманились, вспомнилось давнее, из той,

другой жизни.

— Сама! — боярышня вырвала у матери серебряную ложку и постучала ей по столу. — Я

сама!

— Что за шум? — спросил вошедший в светлицу высокий, широкоплечий мужчина.

— Да вот, — усмехнулась Феодосия, — дочь наша сама кашу есть желает, выросла уже.

Марфа скосила на отца зеленый, хитрый глаз.

— Дай-ка ее сюда.

Марфа вдохнула запах конского пота, железа, сильный, мужской запах, и потерлось

головой о большую отцовскую руку.

— Ну, показывай, как ты сама умеешь? — Федор подвинул ближе горшок с кашей. Марфа

засунула в него ложку и осторожно понесла ее ко рту.

— Сама! — облизнувшись, сказала она. — Сама!