o 8b191ad8675a2039

— Не вздумай. — В голосе атамана прозвучали непререкаемые нотки. — У нас не так много

людей, чтобы ими разбрасываться. Ночью холодно будет… — он не договорил.

— Духи смерть, — торжествующе оскалился остяк. Ермак, развернувшись, ударил его

кулаком прямо в этот оскал.

Стоны умирающего утихли только к полуночи.

— Даже не похоронить его, как должно, — Петя сокрушенно отхлебнул из фляжки.

— Как вернемся, помянем по-христиански. — Ермак перекрестился. — Упокой, Господи,

душу раба Твоего Иоанна.

— Аминь. — Петя натянул на себя попону, ночь была почти морозной. Даже звезды здесь

блестели совсем не так, как на равнине, они казались острыми и колючими, как и камни

вокруг, как и вся земля.

— Неприветливо тут, — вторя его мыслям, будто прочитал их, сказал Ермак. — Ты сам

откуда?

— Ярославский я.

— А я с Северной Двины, Борецкой волости. Прадеды мои с Новгорода на север пришли. —

Атаман помолчал. — Коль ты волжанин, поймешь меня, у нас тоже, и леса, и снега, однако ж

все свое. А тут чужое.

— А зачем нам чужое? — Петя зевнул. — Мало, что ли до Большого Камня места?

Ермак расхохотался.

— Ты как дитя мыслишь, ей бо, но не вечно ж в колыбели лежать, когда-то на ноги пора

вставать. Встает и идет. Тако же и мы, пошли и не остановить нас теперь. И тоже, — он

вздохнул, — как дитя падает, и нос себе в кровь разбивает, так и мы, еще не все умеем. Но

никоя сила на месте сидеть не заставит, это, сотник, я тебе говорю. — Атаман кивнул на

спящую дружину. — Да вон хотя бы они, думаешь, хоть один из них теперь, как воздуха

сибирского глотнул, дома на печь ляжет? Ты ж Волгой дышал, знаешь, каково это.

— Знаю, знаю. — Петя протянул Ермаку флягу. Тот отхлебнул и устроился поудобнее на

попоне.

— Давай спать. Хоть бы мне свою голубку во сне увидеть, не поверишь, скучаю за ней, спасу

нет.

Перед рассветом Петю разбудил шум. Он нашарил кинжал, и приподнялся — остяк,

припадая на раненую ногу, медленно, неуклюже ковылял к густому лесу, что рос на склоне

горы. В густом тумане он казался тенью. «Пусть его», — подумал Воронцов.

— Атаман! — раздался крик от костра. — Смотри, убег!

Ермак вскочил, на ходу бросил Пете: «Стрелы не трать, он далеко уже, я его сам приведу.

У костра Петя узнал, что остяк, перетерев путы, задушил одного из дружинников.

— Кровью умоешься, гнида. — Ермак перетянул пленника кнутом по спине. — Только

сначала могилу товарищу нашему выроешь и себе заодно.

— Духи смерть, — упрямо сказал остяк.

Когда обе ямы были готовы, дружина собралась для погребения. Прочитали молитву,

поставили сбитый из двух бревен крест. Ермак обвел людей тяжелым взглядом.

—Теперь поняли? Никого не жалеть, только так Сибирь нашей станет. — Он подошел к Пете

и повелительно кивнул на лежавшего головой на скале остяка.

— Отродясь я свой меч убийством безоружного не пятнал, — заходив желваками, негромко

ответил сотник. — И тебе, атаман, не пристало, не палач ты, а воин.

— Язык прикуси, сотник, — прошипел Ермак, и повернулся к дружине. — Есть охотники?

Несколько человек выступило вперед. Петя подумал, что, кроме него и Ермака, вряд ли кто

сможет с одного удара отрубить голову человеку.

Серый, плоский камень и земля вокруг были залиты кровью, кого-то уже рвало в кустах, а

меч все поднимался, опускаясь в зияющую рану. Темные, узкие глаза продолжали жить. —

Петя не выдержал, достал меч, отогнал очередного горе-добровольца.

Голова пленника покатилась по каменистому откосу в ущелье.

Ермак натянул поводья. «По коням!».

Они ехали рядом и после долгого молчания атаман сказал: «Ты, если со мной что случится,

отряд обратно приведи. Ну и там, — он показал рукой на восток, — помни, коли кто ранен

тяжело, даже я, то мы их обратно не берем».

— Коли ты будешь ранен тяжело, я во главе дружины встану. А я раненых на поле боя не

оставляю, атаман.

Ермак, ничего не ответив, направил коня в голову отряда.

Перед ними простиралась огромная, покрытая вековым лесом равнина. Темной зеленью

переливались деревья, в рассветном голубеющем небе кружили черные стаи птиц.

Петя подъехал к Ермаку, кивнул на восток, туда, где вились дымки костров.

— Вижу. Ты посчитал, сколько их?

Петя прищурился.

— Десятков семь, и это только то, что деревьями не закрыто.

— Там, конечно, бабы, дети, но ведь это те же десятков семь воинов, — Ермак хмыкнул. — В

Чердыни говорили, что нет у остяков мечей, только луки со стрелами, да копья. И

безлошадные они.

— Однако целятся метко. Как будем подходить, надо хороших лучников вперед пустить,

меня, например. Ежели с седла стрелять в человека, что на земле стоит, то у нас выигрыш

будет.

— А если они в деревьях спрячутся?

— Все равно мы быстрее будем.

— Добро, бери с десяток тех, кто стреляет получше, и поезжай. А мы за вами. Может, и не

придется нам мечи обнажать.

Воронцов коротко кивнул и подозвал к себе дружинников.

— А я тебе говорю, — мать чистила рыбу, и Тайбохтой по движениям скребка понимал, что

она в ярости, — женщину тебе надо. Сыновей у тебя нет, а надо, чтобы были. С этой, —