старуха сплюнула в костер, — ты два года прожил, и что? Дочь из-под нее, и ту не получил.
Зачем отпустил ее? Она хорошо рожает, я сама видела, следующим летом тебе бы сына
принесла.
Тайбохтой поворошил дрова в костре.
— Она до конца моей никогда бы не стала. Тот, — он кивнул в сторону гор, — у нее всегда в
сердце будет. Ты присмотрись, у кого дочери с кровями уже, я выберу.
Мать подозвала собак и кинула им рыбьи головы.
— Возьмешь целую, — проворчала она, — чтоб только на тебя смотрела. А эта лиса лисой и
останется, что ни делай.
Тайбохтой прислушался, сделал матери знак замолчать. Через пару минут быстро встал.
«Уходить надо. Люди сюда едут, много, на лошадях».
— Не успеем. — Не дрогнув лицом, старуха вглядываясь в едва заметные черные силуэты
всадников на горизонте. — Три сотни человек у нас всего. Поднимай воинов, пусть отцы
забирают сыновей, и уходите.
— Нет!
Мать резко повернулась к нему, молнии били из ее яростных глаз.
— Уходи! Где ты воинов возьмешь, если вы сейчас все поляжете? На юг идите, найди там
людей, и вместе против них — она махнула рукой на закат, — поднимайтесь. Иди, сын — она
легонько подтолкнула сына. — Это все она, рысь твоя. Маленькая, слабая, а как заснули мы,
она горло нам и порвала. Говорила я тебе, не отпускай ее. Хоть и прикормил ты ее, хоть она
и дитя принесла, но душа ее всегда там была, где солнце садится.
Тайбохтой потемнел и без того смуглым лицом.
— Не могла Локка этого сделать.
Старуха на мгновение привлекла его к себе.
— Прощай. Я поклонюсь за тебя духам.
Мужчины несли на руках малолетних сыновей, тех, что постарше шли рядом со взрослыми.
Вождь посмотрел на свои пустые руки и внезапно понял, чего просила Локка в женском
святилище.
— Ты знала, — прошептал он. — Локка, лиса моя. Что ты дала Ыленте-Коте, чтобы родить
дочь, а? Какую жертву?
Не доезжая сотни саженей до стойбища, Петя придержал коня. Было невыносимо тихо, не
лаяли собаки, не плакали дети. Над чумами курились дымки, у костров сушилась на
веревках одежда.
Петр Воронцов вдруг почувствовал, как холодеют пальцы. Он всегда был уверен, что Марфа
рядом. Два года, горько подумал он и тут же заставил себя вспомнить тот лондонский
разговор со Степаном, когда Петя был еще семнадцатилетним мальчишкой.
—
—
— Мне все равно, — прошептал Петя, и направил коня в сторону стойбища.
— Да что они тянут? — Ермак нетерпеливо вглядывался в равнину. — Я ж велел знак
подать. А-а! — махнул он рукой и обернулся к дружине.
Петя обернулся и увидел мчащихся коней.
— Нет, нет! — замахал он рукой, но было поздно.
Дружинники рассыпались по стойбищу, протыкая мечами покрышки чумов, выволакивая
наружу плачущих женщин и детей.
— Тут бабы одни, — сказал Ермак, подъехав к Пете. — Вот же, — он выматерился, —
увидели они отряд, и воинов увели. Не догнать их.
Петя спешился.
— Пойду гляну, может, они где в засаде затаились.
— Постерегись, сотник, — озабоченно бросил ему в спину Ермак.
Старуха сидела на пороге чума, скрестив ноги. Увидев Петю, усмехнулась, трудно подбирая
слова, кивнула: «Живой…».
— Где она? — Петя достал кинжал.
Пусто смотрели темные глаза. «Умерла».
Петя опустился на колени и остервенело воткнул клинок в эту проклятую, пропитанную
кровью и смертью, землю. Злорадная тень прошла по лицу старухи. «И твое дитя с ней».
Пете показалось, что он ослышался, и в этот миг старуха как-то странно, будто
торжествующе, оскалилась, схватилась за горло, захрипела, повалилась на спину. Из горла
торчала стрела.
— Совсем сдурел? Кто позволил? — рявкнул Петя на подошедшего дружинника. Тот
непонимающе моргнул.
— Дак где еще стрелять научиться, как не здесь?
— Нечего здесь брать. — Петя подъехал к Ермаку. — Уходить надо.
Атаман похлопал по седельной сумке.
— Золотишко и камни у баб мало-мало нашли, как поискали. Немного, правда, но на первый
раз хватит. Да и потом, сотник, дружина сюда долго добиралась, дай им потешиться.
Петя с отвращением застыл, глядя, как дружинники разоряют стойбище.
Давней ночью в Дербенте у него был в руке клинок и он сражался с равными себе — с
воинами. А сейчас разгоряченные вооруженные мужики гонялись на лошадях за убегающими
женщинами, самые быстрые успели схорониться в лесу, здесь остались матери с грудными
детьми и бабы на сносях. Один всадник догнал девочку лет тринадцати и втащил ее в седло.
Девчонка отчаянно царапалась и кусалась, но, получив оплеуху, затихла.
— Атаман, — подъехал к ним дружинник, — может, с собой заберем? — Он кивнул на
дрожащую от страха девчонку. — Я бы ее в женки взял.