o 8b191ad8675a2039

Он держал за плечи рыдающего, рвавшегося к матери мальчика. Авдотья Старицкая,

которую Матвей знал с детства, протянула ему грудного Ваню.«Ты бы хоть сыновей

моих увел отсюда, Матвей Федорович, невместно им на бесчестие матери смотреть».

Младенец проснулся и заплакал.

Матвей плеснул в лицо водой и стал одеваться. На палубе было совсем зябко, пришлось

напрячь голос. «Заснули там, что ли! Выпить принесите!»

Он отхлебнул водки, даже не ощутив ее вкуса, и посмотрел на едва виднеющиеся

рассветной дымке купола Горицкого монастыря. Ладья разворачивалась, кони на палубе

вдруг испуганно заржали и Матвей, покачнувшись, схватился за деревянный борт — капли

воды на нем были будто слезы.

Он вытолкал Юрия Старицкого из подвала, еле удерживая другой рукой его брата, и, уже

на пороге услышал вкрадчивый голос Григория Бельского: «Добр ты, как я посмотрю,

Матвей Федорович». Он обернулся и увидел, как Авдотья Старицкая медленно, будто во

сне, расстегивает опашень. «Матушка!» — отчаянно крикнул старший ребенок, и

тяжелая дверь со скрипом закрылась.

Той ночью он, уже не сознавая, что делает, пришел к Марфе. Ее дверь была закрыта на

засов. Матвей взмолился: «Прошу тебя, на коленях прошу впусти!»

Она стояла у входа в опочивальню, ровно ангел божий, со свечой. Матвей пьяно, тяжело

выдавил: «Просто послушай меня».

— А что я все это время делаю?

Вельяминов схватил ее руку, будто в посиках защиты, прижался к ней губами. Марфу

передернуло. «Не тронь!»

Он уже вторую неделю пытался смыть с рук кровь детей, все время казалось, что под

ногтями еще остались следы.

Юрий бросился к матери, пытаясь заслонить ее от них. Старицкая положила руку на

русую голову сына. «Ты не смотри, сыночек, дай, я тебя обниму». Потом в подвале стало

очень тихо, и Матвей услышал плач Вани, которого умирающая Авдотья выпустила из

объятий. Он выстрелил младенцу в затылок.

Матвей прижал руки к голове, которую будто раскалывали на части, и глубоко вздохнул. —

Пошли, — сказал он, обернувшись, отряду — нечего тут цацкаться, хоть и бабы это, а все

равно враги государевы.

Княгиня Старицкая смерила его презрительным взглядом с ного до головы.«Отца своего, да

хранит Господь его душу, ты на смерть обрек, Матвей, а теперь в храм Божий пришел? Мало

вы землю русскую кровью залили, теперь еще и церкви в ней омыть хотите?

Он подался вперед, старуха была выше его, — и хлестнул ее по щеке. Старицкая даже не

покачнулась, сказала глядя на него сверху вниз: «Проклят ты, Матвей, еще с тех пор, как

девицу невинную на поругание отдал и семью честную разорил. Проклят, и нет и не будет

тебе прощения».

Она не просила пощады даже тогда, когда с нее сорвали иноческое облачение. Матвей зло

схватил ее за седые патлы. «Молись, княгиня, молись крепче, недолго тебе осталось».

В келью втолкнули Ульяну Палецкую. Матвей сморгнул очумело. У нее были такие же серые,

огромные глаза, такие же льняные, выбивавшиеся из-под порванного апостольника, волосы.

При виде окровавленного лицо Старицкой, она разрыдалась в голос.

Вот такой он и ее хотел видеть — не гордячкой, с прямой спиной, с презрением в глазах,

а униженной, рыдающей, ползающей перед ним на коленях. Проклятый отец лишил его

последнего удовольствия — увидеть эту новгородскую тварь там, где ей и было место

— распростертой в грязи. И дочь вся в нее, сначала Матвей надеялся, что она будет