o 8b191ad8675a2039

— Мы во всем государевы слуги покорные, — почти неслышно проговорил Василий, по лицу

его катились слезы.

Нет, подумал Иван, таких, как Степан Воронцов, хоша и враг он был, не делают больше.

Перевелись на Руси люди бесстрашные, дак оно и к лучшему. А то с ними, смелыми, одни

хлопоты, взять хотя бы Федора Васильевича покойного.

— Отпусти меня, государь, на монашество, — попросил Василий. — Дай принять чин

ангельский.

— Вместе примем, — ухмыльнулся Иван и несильно хлопнул двоюродного племянника по

плечу. — Ты, Вася, слишком дорогое богатство, чтоб его под рясой прятать. Тако и сестры

твои. Иди попроси Марфу Федоровну сюда их привести. Ну и сам возвращайся, ино я теперь

тебя далеко никогда не отпущу, — государь оскалился в звериной усмешке.

— Владыко, — раздался тихий голос с порога.

Филипп повернулся, и даже не стал подыматься, много чести для этих двоих, хотя один был

из семьи старой и честной. А все одно, с гнильцой яблоко, подумал Колычев.

Митрополит вдруг вспомнил охоту. Сам он принял сан поздно, почти тридцати лет, а до того

был ближним боярином у великого князя Василия, отца нынешнего государя. Он бы и сейчас

смог справиться с мечом или кинжалом, или затравить волка. Смотри, Филипп, горько

усмехнулся он про себя, это на тебя сейчас гончих спустили, а бежать тебе некуда.

— Владыка святой, дай благословение царю идти в Великий Новгород, — произнес

рыжебородый, тот, что стоял ближе.

Митрополит бросил на него проницательный взгляд.

— Делай, что хочешь, но дара Божиего не получают обманом. Передай царю, высок он на

троне, но есть Всевышний Судия. Как царь перед ним предстанет?

Матвей Вельяминов вдруг вспомнил кремлевские палаты и звонкий юношеский голос:

«Думаешь, все позволено тебе, и нет над тобою суда человеческого али Божьего?»

— Марфа Федоровна, здрава будь.

Вельяминова низко поклонилась царю и пропустила вперед Старицких.

— Как здоровье, княжны? — Иван потрепал Машу Старицкую по щеке и остановился перед

Ефимией. Та молча смотрела в пол огромными, как блюдца, заплаканными глазами.

— Как здоровье, али не слышала ты, Ефимья Владимировна? — резко спросил Иван.

— Вашими молитвами, государь, — прошептала та.

— А я прямо молюсь денно и нощно за здравие врагов престола. Ты что это в черном, ровно

постриглась уже, а мне и не сказали?

— Отпусти на спасение меня в монастырь, государь. Дозволь инокиней стать.

— Была у вас бабка инокиня, рассказать, какую смерть она приняла? — недобро свел брови

Иван и вдруг, как ни в чем не бывало, произнес: — А вот черное, тебе, Ефимия, скинуть

придется, Под венцами брачными в оном не стоят.

Глаза княжны закатились, Марфа едва успела подхватить падающую без чувств девушку.

— Чернила не кровь, Матвей Федорович, оставь, — весело сказал Малюта Скуратов, глядя,

как Матвей оттирает руки снегом. — А с печкой ты хорошо придумал. Угорел и угорел, кто

разбираться будет.

— Поехали, — хмуро сказал Матвей, рассматривая большой палец, на котором набухла

красная ссадина — след от шнурка, которым он только что задушил Филиппа Колычева,

митрополита Московского и Всея Руси.

— А, Матвей Федорович, — широко улыбнулся царь Вельяминову. — Ну что, покончили с

тем делом? Смотрю, боярин, ты писал что-то, пальцы у тебя в чернилах?

— Все сделали, как ты велел,а что до чернил, так уж вышло. — Матвей потер замерзшие

руки и вдруг легко, свободно расхохотался.

— А у меня для тебя тоже хорошие вести, — царь распахнул дверь в трапезную. — Хватит

тебе холостым гулять, боярин, просил ты у меня невесту тебе найти, дак я и нашел, молодую

и с приданым богатым.

— Государь, — ахнула княжна Старицкая, — кровь братьев моих на руках его.

Иван подошел к Ефимии и наклонился к ней: «А твоя кровь, княжна, знаешь у него где

будет?»

Марфа рывком прижала к груди Машу Старицкую, закрыла ей уши. Василий было рванулся к

сестре, но Вельяминова схватила его за руку: «Не смей!».

— Так вот, — продолжил Иван, — ты, Ефимья, выбирай — либо честью под венец пойдешь с

Матвеем Федоровичем, либо срамными девками станете для холопов его, и ты, и сестра

твоя. Только сначала брата своего на плаху проводите.

Ефимья вздрогнула, качнула головой, задыхаясь от слез.

— Подчиняюсь воле твоей, государь.

— Ну и славно, вот и ладушки. Эй, жених, целуй невесту-то.

Матвей взял девушку за подбородок и увидел в ее глазах то, что видел на бледном лице

Ульяны Палецкой, — страх и покорность. Княжна едва слышно вскрикнула, и отстранилась,

стирая кровь с прокушенной губы.

— Обожди, боярин,— расхохотался Иван, — не распаляй девку зазря-то. Опосля поста

повенчаем вас. — В Новгороде,— добавил он, многозначительно глядя на Вельяминову. Та

поклонилась в пол.

— То честь великая для семьи нашей, царь-батюшка.

Царь посмотрел в прозрачные, будто вода речная, зеленые глаза.

— А следующим годом и я тебя под венец поведу, Марфа Федоровна.

Новгород, январь 1570.

Звонил, звонил колокол Святой Софии. Тяжелые бронзовые изукрашенные врата собора

распахнулись, и царь, выйдя на паперть, широко раскинул руки.

— Хороша погодка-то, Матвей Федорович!

Морозный, дымный рассвет вставал над городом. Горел Детинец, горела Торговая сторона