o 8b191ad8675a2039

— на противоположной стороне Волхова, горели посады, Плотницкий и Славенский концы.

Ночью над городом стояло зарево, видное на много верст вокруг.

— Где там собака эта? Обещал я ему, еще как в город въезжал, что мы его с почетом из

Новгорода проводим.

Из собора вывели избитого в кровь архиепископа Пимена. При виде его, Иван

удовлетворенно присвистнул.

— Что, владыко, хотели вы Новгород и Псков литовскому королю отдать, да не получилось у

вас.

— Оговаривают нас, государь, — твердо сказал Пимен. — И в мыслях не было такого, мы

престолу служим верно.

— Верно,— протянул Иван, и посмотрел на купола Святой Софии. Восходящее солнце

золотило их так, что аж глазам было больно. — Так верно, владыко, что еще дед мой вам не

доверял и правильно делал. Только вот государь Иван Великий, храни Господь душу его,

кроток был и незлобив, а скверну вашу и ересь каленым железом выжигать надо. — Царь

ударил Пимена по лицу. Тот покачнулся и осел на покрытые легким снегом булыжники

крыльца. Склонившись над архиепископом, царь плюнул ему в лицо. — Развели гнездо

змеиное, только и смотрите, чтобы предать меня, Ну так я вас так накажу, что вы с колен не

подыметесь более.

— Веди его невесту, Матвей Федорович,— усмехнулся царь, поворачиваясь к Вельяминову.

— С честью владыко из города выедет, как иначе?

Пимена подняли и посадили на белую кобылу, прикрутив его ноги к седлу. В нищенских

тряпках он казался совсем жалким — тщедушный, седой, лицо запухло от кровоподтеков.

— Обещал я, что из архиепископа тебя скоморохом сделаю, — рассмеялся Иван. — Сейчас

с кобылой тебя повенчаем, в руки бубен с волынкой дадим, и по городу проедешь, — пущай

люди посмеются.

— Некому смеяться, государь,— возвысил голос Пимен, глядя на воронье, слетающееся к

трупам, лежавшим у стен собора. — Не осталось в Новгороде ни единой души человеческой.

Марфа пробиралась по узким, знакомым ей с детства, улицам Неревского конца.

— Марфа Федоровна, может, не ходить вам? — встревожился Вася Старицкий. —

Неровен час случится что.

— Да кто меня тронет, Василий Владимирович? — Марфа решительно накинула соболью

шубу. — А кто тронет, тому обе руки отрубят, одну — брат мой, а вторую — государь.

— Все равно,— юноша замялся и покраснел. — Давайте я вас провожу.

— Ты, князь, лучше за сестрами своими приглядывай. Почитай им, у деда моего покойного

рукописей старинных много было, в шахматы поиграйте, умеют они.

Старицкий только вздохнул и отвернулся. Третью ночь княжны просыпались от криков и

ржания коней. Усадьба Судаковых, нетронутая, стояла посреди разоренного Неревского

конца, будто крепость. Трупы на рассвете стаскивали крючьями в реку, но кровь,

смешанная со снегом, казалось, намертво въелась в деревянные тротуары.

Ефимия Старицкая целыми днями лежала лицом к стене, перебирая лестовку. С того

дня, как царь объявил ее невестой Матвея Вельяминова, она совсем затихла — только

губы беспрестанно шевелились, как при молитве.

Маша стояла у окна, глядя на вымерший двор, до боли стискивала тонкие пальцы.

— А куда Марфа Федоровна пошла? — обернулась она к брату.

— К знакомцам своим, вернется скоро, ты не бойся. — Василий поцеловал сестренку в

макушку.

— Вась, давай убежим! И Ефимию возьмем. Не найдут нас!

Старицкий подумал о стрелецком карауле, выставленном у ворот.

— Найдут, Машенька. Некуда нам бежать.

Дом Ефросиньи Михайловны был пуст. Скрипели на ветру открытые ворота, в хлеву

отчаянно мычала корова. Марфа бережно взялась за тяжелое, тугое вымя. Теплое молоко

брызнуло на рук, животное благодарно скосило на девушку слезящийся глаз.

Внутри никого не было, пыль лежала тонким слоем на сундуках и столе, исчезли холщовые

мешочки с травами, что помнилось с детства. Марфа присела на лавку и опустила голову в