o 8b191ad8675a2039

плакать и отталкивать его. Но нет. Она делала все, что он велел, молча, с сухими

глазами и кривоватой усмешкой, ровно в жилах ее текла не кровь, ровно и не было у нее

слез, один камень и сталь, один вечный, пронизывающий холод ненависти.

Он изучающе посмотрел на Ульяну,. Старая княгиня процедила ей негромко: «Не вздумай

унижаться перед ним, он и плевка, и того недостоин. Но плюнуть можно». Матвей с размаха

хлестнул старуху плетью по лицу. Ульяна вскрикнула, упала на колени, обхватила его за

ноги: «Не-е-ет! Хоть ее пощадите! Со мной что хотите, то и делайте, но старость ее не

оскверняйте!»

— Не оскверним, — пообещал Матвей и выволок Палецкую за волосы из кельи.

Он встал, тяжело дыша, и улыбнулся сам себе. Теперь все хорошо. Марфа ему больше не

нужна. Пусть садится на московский трон, пусть приносит царю наследников, пусть

воронцовское отродье пестует. Теперь и у него будут сыновья.

Матвей посмотрел на рыдающую женщину. «Что, Ульяна, давненько ты этого не пробовала?

Понравилось?». Она только мотала головой и молила: «Не надо! Пожалуйста, не надо!».

— Сама ж просила,— притворно удивился Матвей, — мол, со мной что хотите, то и делайте.

—Порывшись в сброшенной одежде, он достал кинжал.

— Вот этого ты точно еще не отведывала, а придется.

Наизмывавшись вдоволь над несчастной, царев полюбовник смог наконец смыть с рук

детскую кровь.

Княгиня Старицкая стояла на пристани, поддерживая Ульяну.

— Ну все, девочка, отмучались мы с тобой. — Она поцеловала Палецкую в лоб. Та

поежилась, переступая босыми ногами, шевельнулись разбитые губы.

Матвей столкнул их в темную воду Шексны и долго смотрел, как барахтаются они,

захлебываясь, и все равно еще цепляются друг за дружку. Наконец тела их — будто белые

цветы, — закачались на речной волне. Он повернулся к своим людям.

— Пока отдыхайте. Завтра на рассвете уходим в Александрову слободу, а оттуда — в Тверь.

Тверь

23 декабря 1569 года

— Вот, Григорий Лукьянович, — обернулся царь к Скуратову-Бельскому, — учись. Без крика,

без шума, — как и надобно. Была княгиня Старицкая и нет ее, на дне речном пребывает. А

ты устроил пальбу, нет чтобы, как Матвей Федорович тебя учил, детей в тайности ядом

напоить.

— Дак государь, — пожал плечами Малюта Скуратов, — я как лучше хотел, ты сам велел

истребить семя их.

— И что получилось? Курбский, собака, в Литве своей уже успел всем описать, как я

безвинные души смерти предал. Ну да ладно, — царь поднялся и потянулся, — покончили

мы со Старицкими, слава Богу, более никого из потомков деда моего не осталось окромя

меня. Никому в голову не придет шатать трон московский и смуту сеять.

— А эти? — кивнул Малюта на дверь.

— Об них можно не беспокоиться,— отмахнулся царь. — Матвей Федорович теперь опекун

над владениями Старицких, а я ему доверяю безмерно.

Матвей поцеловал руку Ивана Васильевича и тот потрепал его по гладкой щеке.

— Ты, смотрю, Матвей Федорович, с Шексны совсем другим вернулся, — усмехнулся царь.

— Ну и славно. Дело то, о коем мы с тобой говорили — согласен я.

— Государь, — Вельяминов опустился на колени, — как благодарить тебя?

— Брось, поднимись, разве я соратнику своему, опоре престола в этом не помогу? Что я за

государь тогда? Ступайте покуда. Кони ваши готовы уже, верно. И,— повернулся Иван к

Малюте, — как я и сказал — чтоб никто не знал об этом. Без шума.

— Не изволь беспокоиться, государь, все сделаем по воле твоей.

— И пусть мне Ваську Старицкого приведут! — крикнул Иван вслед.

Марфа подбросила в печь дров. Палаты, что царь выбрал для своего двора в Твери, были

крепкими, выстроенными из хорошего, вылежавшегося дерева, но зима стояла холодная, и

девушка еще не отошла от долгого путешествия в продуваемом ветром возке.

Матвей приехал с Севера с торжествующей улыбкой на лице. Марфа не стала ни о чем

расспрашивать, слухи о мученичестве праведных инокинь достигли уже Москвы. Только

за трапезой, глядя, как, чавкая, и облизывая пальцы, ест брат, она поморщилась. «Ты бы,

Матвей, сходил в храм Божий, свечу хоть поставил за упокой их души».

Вельяминов оторвался от жареной баранины и мутно посмотрел на нее: «Рассказать

тебе, что я с Палецкой сделал?»

— Нет, — похолодела Марфа.

— Ну и молчи тогда,— он стал разрезать мясо кинжалом. — Да, вот еще что, государь