o 8b191ad8675a2039

вдруг сказал: «Ручница есть у кого?». На кресте Святой Софии сидел белоснежный голубь.

Марфа перекрестилась: «Хоть бы не попал».

Раздался выстрел, но голубь, даже не шелохнувшись, продолжал прижиматься к кресту.

— Ну, Матвей Федорович, сам Господь тебе знак послал, угодно ему венчание твое.

Вельяминова взяла невестку за ледяную безвольную руку. «Держись, недолго осталось».

Светлые ресницы Ефимии дрогнули, на них повисла одинокая слеза.

— Ты помни, что я говорила тебе вчера,— проговорила Марфа, чуть отстав от толпы. —

Коли понесешь быстро, Матвею оно на руку, а коли сына родишь, он тогда помягче станет. И

ни в чем ему не отказывай. Что бы ни захотел.

— Грех это…, — слабо возразила Ефимия, покраснев.

— Ты жить хочешь? — сурово дернула ее за руку Марфа. — Или на погост пойти, и чтобы

впереди тебя гробы несли? Одно слово мужа твоего, и не останется более князей

Старицких, поняла?

На свадебном пиру в палатах Судаковых, было шумно. Иван много пил и посылал чаши

ближним боярам. Марфа смотрела на лицо Матвея — белое, с расширенными глазами. Он

не был пьян, нет, здесь было что-то иное, что-то более страшное. Ефимия ничего не ела, и

только лихорадочно рвала на коленях, под столом, чтобы никто не видел, шелковый плат.

— Васька, — крикнул Иван. — А ну иди сюда!

Князь Старицкий послушно опустился на колени перед креслом царя.

— Надо тебя тоже порадовать как-то, — задумчиво сказал Иван Васильевич. — А то сестру

твою я замуж выдал, Марью вашу выдам, как в возраст войдет, а тебя, Василий

Владимирович, я тоже жалую, будешь у меня теперь за столом прислуживать, и смотри,

старайся, как следует.

Правнук царя Ивана Великого молча склонил голову, сдавленно застонала Ефимия.

— За что ж он так нас бесчестит?

— Скажи спасибо, что живы, — не разжимая губ, прошептала Вельяминова. — А что брат

блевотину за пьяными подтирать будет, дак бесчестие не в том.

— Как оно будет-то? — безнадежно спросила Ефимия.

— Не знаю, — ответила Марфа, не сводя взгляда с брата.

— А вот батюшка твой,, — царь повернулся, улыбаясь, к Федору Басманову, —Федор

Алексеевич, разочаровал меня. Говорят, предатель он.

Матвей Вельяминов осклабился, глядя на побледневшее лицо младшего Басманова.

— Да государь…— начал было Федор, но Иван Васильевич остановил его. — Ты, Федька,

помолчи лучше, отец твой с новгородцами снюхался, хотел под крыло короля Сигизмунда

перебежать. Сейчас он нам сам все расскажет.

Ввели окольничего. Его бледное, с едва заметными шрамами от ожогов лицо, было

опущено, глаза превратились в щели от синяков. Иван махнул рукой. Окольничего отпустили,

поставив на колени.

— Помнишь, Алексей Данилович, как учил я? Коли хочешь, чтобы полюбили тебя, самое

дорогое забрать у человека надо.

— Не предавал я тебя, государь, оговорили меня. — Басманов метнул быстрый взгляд на

Матвея, тот усмехнулся. Глядя на злое, чуть подергивающееся лицо царя, окольничий

вспомнил тех двоих, отца и сына. Синеглазый юноша, совсем еще мальчик, сказал тогда

разбитыми губами : «Ежели ты мне, государь, нож дашь, то первый удар твой будет.

— А лучше, чтобы он своей рукой мне это дорогое отдал, да, Федя? — почти пропел Иван,

обнимая младшего Басманова, и раскрыл ладонь. Матвей Вельяминов вложил в нее

длинный кинжал.

Алексея Басманова передернуло.

— Не трону я сына своего, какой бы он ни был. Плоть и кровь моя он, не стану я заповедь

Божью преступать.

— Феденька, ты слышал?— спросил царь.

Младший Басманов медленно, как во сне, поднял клинок.

— Не смотри, — сказала Марфа невестке. — Закрой глаза. Та только помотала головой и

ухватилась за край стола.

Федор Басманов вонзил клинок отцу в горло. Хлынула кровь, быстрыми, сильными толчками.

Басманов захрипел и ухватил сына за руку. Федор брезгливо разжал пальцы окольничего и

одним движением взрезал ему шею.

— Молодец, — потрепал его царь по голове и вдруг неожиданно громко крикнул. — А теперь

не пора ли уже молодым почивать?

Ефимия обреченно перекрестилась.

— Ну все, — Марфа наклонилась и поцеловала ее в лоб, покрытый холодной испариной. —

Ты помни, Ефимья, главное — не прекословь ему. Если вдруг…

— Что?

— Ничего, — вздохнула Марфа. — Все будет хорошо.

— Марфа Федоровна, — Ефимья стиснула маленькие, с обгрызенными ногтями руки, между

колен, — а вам… вам понравилось, ну, когда...

Вельяминова вдруг вспомнила холодный весенний лес, огонь костра, и то, как отражался

рассвет в его лазоревых глазах.

— Да, — ответила она и мягко закрыла дверь горницы.

Он увидел, как она спускается по крутой лестнице, и перегородил ей дорогу. В лунном свете

ее лицо было точь-в-точь как лик Богородицы. Она стояла на ступеньку выше, опустив

голову, и все равно не доставала ему до плеча. От нее пахло, — даже в разгар зимы, —

напоенными солнцем травами.

— Дай, — сказал он грубо.

— На ложе брачном, — она отвернулась, — так, что он видел только край платка и немного

бронзовых волос на виске. Кровь хлынула ему в голову.

— Силой возьму.

— Не будет благословенья Божьего тебе, — она посмотрела на него изумрудными глазами.