o 8b191ad8675a2039

— И сыновей не будет тогда. Под венец меня поведи, по-честному, как государю и пристало.

От него пахло, как и тогда на площади, кровью, только свежей. Кровью зарезанного

Басманова.

Марфа поморщилась

— Дай пройти.

— С огнем играешь, Марфа.

— На то я и Вельяминова.

Он зашел вслед за ней в трапезную, и, поймав взгляд Матвея, указал головой на дверь.

— Иди-ка к невесте своей, заждалась она, — усмехнулся царь, отрываясь от губ Матвея.

Отступив на шаг, он окинул любовника с головы до ног оценивающим взглядом .

— Шексна тебе на пользу пошла. Забыл, небось, Матюша, как это, с бабой-то?

— Дак вспомнил уже. А все равно лучше тебя нет, — опустив голову, глухо проговорил

Матвей.

— Милый ты мой,— Иван коротко привлек его к себе. — Не брошу я тебя никогда, разве не

знаешь ты? Иди, и пущай Ефимья сыновей тебе родит. Она хоть и захудалая с виду девка,

но мать ее покойница плодовитая была. Ты уж постарайся, Матюша, чтобы следующим

летом я у тебя крестил.

Матвей, кивнув, уткнулся горячим лбом в царское плечо.

Ефимия с потерянным видом сидела на краю ложа. Матвей посмотрел сверху на ее

мышиного цвета волосы и красный припухший от постоянных слез нос.

— Да не бойся ты так, не съем я тебя. — Тряпки свои сними, чай не в монастыре.

Она боязливо потянула вверх глухую, с длинными рукавами рубашку. Матвей усмехнулся,

вспомнив Марью Воронцову. Ефимья ей, конечно, и в подметки не годилась. А все же,

подумал Вельяминов, это — мое, и никто его у меня не отымет. Ни батюшка проклятый,

который брал, что хотел и когда хотел, ни царь, ни Петька наглец, в аду ему гореть.

Он вспомнил блистательную, холодную красоту мачехи, что смотрела сквозь него,— будто и

не видела никого, кроме отца, вспомнил высокомерную жалость в кошачьих глазах сестры.

Ефимья глядела на него, не отрываясь, закусив бледные губы.

«Потерпи», — внезапно сказал он. Девушка кивнула, едва дыша, не смея даже обнять мужа.

Они сидели с матерью в крестовой горнице, и Аграфена читала ему Евангелие. Матвей

положил ей голову на колени. Он любил ее так, что ночью даже просыпался и шептал:

«Господи, сохрани матушку, как же я без нее?».

Она была всегда рядом, когда он болел, она сидела у его постели, положив прохладную

руку ему на лоб, она молилась с ним на сон грядущий, она улыбалась, когда мальчик

приносил ей сорванные на лугу в подмосковной цветы.

Отца Матвей боялся и ненавидел. ФедорВельяминов тогда был воеводой на Диком Поле

и приезжал домой редко. Но когда приезжал, мать бросала Матвея на попечение слуг и

родители запирались в опочивальне. Матвей рыдал, слыша ее вздохи, и сдавленные

стоны. Он знал, что, когда отец уедет, она опять заболеет — ляжет в постель, и опять

будет ее крик, ее рыдания, кровь и — если ребенок родится живым — отпевание в

тяжелом чаду ладана и огоньках свечей.

А потом она умерла, и более никто его не любил.

Он коснулся губами залитого слезами лица жены. «Ну все, все, не реви». Ефимья неловко,

стесняясь, прижалась губами к его щеке. У Матвея от неожиданности перехватило дыхание.

В последний раз его так целовала покойная мать, и, сейчас он, сам не ожидая от себя этого,

грубовато привлек к себе Ефимью, пристроил ее голову себе на плечо.

— Спи давай, нам завтра в Псков с утра, я тебя рано разбужу.

Она шмыгнула носом и, повертевшись, затихла, а Матвей вдруг понял, что улыбается.

— Ну, несите там, — Иван махнул рукой, — чарку за здоровье молодых поднимем!

Когда стали разливать вино, царь тихо сказал Марфе:

— А для невесты моей особое питье приготовлено. Князь Старицкий, боярыня, сейчас

подаст его.

Василий, пряча глаза, с поклоном поставил на стол тяжелый, изукрашенный рубинами

серебряный кубок. Марфа взглянула на замутненную розовым жидкость, тошнота поднялась

к горлу, но отступила, сменившись холодной яростью.

— Обещал я, что Волхов алым станет, — усмехнулся царь.

— Твое здоровье, великий государь.

Ледяная солоноватая вода ломила зубы и обжигала горло.

— Пей, пей,— шепнул Иван. — Утопил я вашу свободу в крови, Марфа, и не видать вам ее

более — сколь стоит земля эта.

Эпилог

Москва, август 1570 года

Матвей погладил жену по голове, и, — как всегда, — она прижалась к его руке губами.