o 8b191ad8675a2039

— Поехал я, ты тут смотри, осторожной будь, Марфу слушайся, отдыхай больше, меня жди

Ефимья кивнула и тяжело перевернулась, придерживая большой, неуклюжий живот.

— Когда ждать тебя?

— Да тут уж как дело пойдет, — пожал плечами Матвей. — Опосля Успения, думаю, приеду,

может, и родишь уже к тому времени.

— Храни тебя Господь.

Матвей вышел, зная, что Ефимья смотрит ему вслед — ровно собака на хозяина.

— Когда ты Федосью привезешь? — спросил Матвей за трапезой, глядя на сестру. Та

подняла голову от бумаг, Вельяминов ненавидел ее манеру заниматься делами за столом.

— Да уж после того, как Ефимья опростается. В тверской вотчине им с Машей хорошо —

Волга рядом, тишь да благодать, дворни там достанет, Ульяну я тоже с ними отправила.

Нечего девкам вокруг бабы на сносях болтаться, Ефимье покой нужен.

Вельяминов покраснел.

— Говорила я тебе, не трожь бабу. У нее два раза уже схватки были, хочешь, чтобы она

недоноска родила?

— Уезжаю я, не видишь что ли, — огрызнулся Матвей. — Дьяка Висковатого допрашивать

надо, это дело долгое, до Успенья не вернусь.

— Да батюшкиного друга, значит, добрались, — недобро прищурилась Марфа.

— Когда Башкина судили, он у Басманова покойного меж пальцев проскользнул, на

церковном суде ему покаяние назначили, а вот у меня не проскользнет. А вот как только

батюшка тогда уцелел, не ведаю.

— Потому что умен был, Матюша, и он, и матушка моя, благослови Господь душу ее. Умен и

хитер.

— Ты, как я погляжу, тоже непроста. Ой как непроста.

— Была б проста, не стала бы тебя предупреждать, по мне так хоть совсем не слезай с

Ефимьи, а что дитя не выживет, то мне на руку, моя дочь единственной наследницей

останется. Однако ж, как видишь, я о здравии ее пекусь непрестанно.

— С чего бы так? — прищурился Вельяминов

— Потому что, каков бы ты ни был, ты брат мне, кровь моя, нет у меня иных сродственников.

За богатством я не гонюсь, летом на трон сяду, Федосья не обделена будет, а ты, когда сам

отцом станешь, хоть как, а может образумишься. Вот только крестить я твое дитя не смогу,

уж прости. Я теперь царю не крестная дочь, так что в восприемницы не зови меня, не по

душе будет Ивану Васильевичу вторую опись крестильную перемарывать.

Когда за Матвеем закрылись ворота, Марфа глянула на небо — собирался дождь. Окно в

горнице Ефимьи было открыто.

Невестка вышивала, откинувшись на подушки. Марфа присела рядом, взяла за исхудавшую

руку.

— Ты что, хочешь ребенка скинуть?

— Упаси Боже, — перекрестилась та.

— Так что же ты брата моего до себя допускаешь? — Марфа гневно раздула ноздри. —

Слава Богу, уехал он сейчас, опосля Успения только вернется, ты тогда, может, и дитя уж

принесешь. Но и когда родишь — пока очистительную молитву над тобой не прочитают —

ни-ни, поняла?

— Дак как отказать, — Ефимья горестно всхлипнула, — муж ведь. Да и красивый такой

Матвей Федорович, а я… — она обвела рукой свой расплывшийся живот. — Как оттолкнуть

его, ежели хочет он?

Марфа посмотрела на ее обгрызенные ногти, покачала головой.

— Не реви, дите не пугай. Ладно, уехал Матвей, и слава Богу, мы с тобой сейчас тут тихо

родин дождемся. В мыльню нельзя тебе, я девок пригоню, руки-ноги тебе попарят и

почистят.

— Да я сама, — попыталась воспротивиться Ефимья.

— Не дотянешься, с таким животом-то,.дай-ка я тебя еще посмотрю, ложись на спину.

Через некоторое время Марфа наскоро распрощалась с Ефимией, стараясь, чтобы той не

передалась ее озабоченность, и поспешила к себе в горницы. Заперевшись на ключ, она

нашла среди материнских книг — пришлось немало побороться с Иваном, чтобы их отдали,

—медицинский трактат, привезенный еще из Колывани, и углубилась в чтение.

В подвале Разбойного приказа стояла невыносимая жара. Матвей велел принести ведро

колодезной воды.

— И побыстрее! А то, пока вы его притащите, мухи сонные, оно закипит уже.

Хранитель государственной печати и глава Посольского приказа думный дьяк Висковатов

лежал без памяти на каменном полу. Вельяминов пошевелил его седую, окровавленную

голову ногой, и удовлетворенно улыбнулся, заслышав слабый стон.

— Матвей Федорович,— озабоченно сказал палач, — не след его далее спрашивать, в боли

он, ничего не ответит.

— Да что с ним канителиться! И так ясно, что он на содержании у этих новгородских

сволочей был, от имени их с королем Сигизмундом сносился. Этого довольно, чтобы кожу с

него живого содрать. Где вода? — Матвей зло пнул дьяка под ребра.

Втащили запотевшее ведро, и Вельяминов, сорвав с себя окровавленную рубашку,

приказал: «Лей!».

— Ох, хорошо,— он потер мокрую голову руками и услышал слабый, будто шелест, голос

дьяка: «Что же ты творишь, Матюша? Ведь я тебя дитем малым на руках держал».

— А помнишь, Иван Михайлович, что с моим батюшкой было? Так со всеми вами, еретиками,

будет, в этом мое слово крепкое, можешь не сумлеваться. — Матвей, не оборачиваясь,

протянул руку палачу. — Клещи дай. И рот ему подержи раскрытым.

— Не велели язык урезать… — робко подал голос палач.

— Да я не язык,— Матвей поморщился, услышав отчаянный, высокий крик Висковатого, и,

разжав клещи, выбросил вырванный зуб.

— Ну, Иван Михайлович, еще парочку,— хищно оскалился Вельяминов. — А потом