o 8b191ad8675a2039

тысяча от них осталась. Рука у тебя сломана, Матвей.

Вельяминов обернулся и с грустью посмотрел на труп гнедого, упавшего всей тяжестью на

его руку.

-Хороший конь был,- сказал Матвей. «Помоги мне встать-то».

Ермак поднял его, и Вельяминов, еле сдерживая крик боли, сказал: «Ребра тоже, как я

посмотрю».

-Я тебе сейчас голову замотаю чем-нибудь, - вздохнул Ермак, - а в Серпухове уже гляну - что

там. Ты в седле-то удержишься?

-А что мне еще остается? - усмехнулся Матвей. «Где войско наше?».

-Нет более войска, - коротко ответил атаман. «Хан уже под Москвой».

-Гляди, - вдруг сказал Матвей, - восход-то какой – ровно огненный.

-То не восход, ты на север смотришь, - атаман ощутил на своем лице теплый, дымный ветер.

Москва, 3 июня 1571 года.

Город горел. Подошедшие с юга отряды хана грабили деревни. Пожар из подожженного села

Коломенского перекинулся на северный берег реки. Сильный ветер нес его дальше - над

Кремлем уже стояло алое зарево.

Мимо высокого, крепкого забора вельяминовской усадьбы катился поток обгоревших, босых,

рыдающих людей. Умирающие падали в пыль, и затаптывались тысячами ног. На широкой

Воздвиженке еще было место – проехать или пройти, а в узких проулках люди, взбираясь

друг другу на головы, толкались в три ряда, не обращая внимания на крики раненых, на

кровь, что текла по мостовым.

-Так, - сказала Марфа, глядя на Васю Старицкого. «Конь у тебя хороший, двоих вынесет.

Марья мала еще – в такой толпе сама ехать. Ты-то сам – выдюжишь, сестру защитишь, коли

нужда придет?»

Юноша побледнел и коротко кивнул.

-В Александрову слободу не суйтесь, - приказала женщина, - хоша татары обычно по

рязанской дороге уходят, но мало ли что им в голову встанет – двинутся еще дальше на

восток. Езжайте в тверскую вотчину нашу, знаешь же ты, где она, там отсидитесь».

-Марфа Федоровна, - дрожащими губами сказал Вася, - но как, же теперь…

Она вдруг,- князь Старицкий вздрогнул, - взяла его тонкими, твердыми, ровно железо,

пальцами за руку.

-Слушай меня, Василий Владимирович. Ежели что с государем и сынами его приключится,

так ты на престол сядешь, понятно? А за тобой - сыны Марьи, - боярыня покосилась на

девочек. Маша тихо плакала, прижав к себе Федосью. Та лежала головой на коленях

княжны, засунув в рот большой палец, и все раскачивалась, пытаясь себя успокоить.

Марфа почувствовала, как сжимается ее сердце от боли за дочь, и, отвернувшись, заставила

себя продолжить: «Так что, Вася, коли вы с Марьей, погибнете, так ждет нас смута, али что

похуже, упаси Господь, - Вельяминова перекрестилась.

-Все,- она выглянула в окно терема. «Вроде не так людно стало. Бери Марью и

отправляйтесь». Марфа взяла на руки дочь и та прижалась к ней, - сердечко ребенка

отчаянно колотилось.

-Марфа Федоровна, - вдруг зарыдала Маша, схватившись за подол ее сарафана. «Я

боюсь!».

-Ты с братом своим, не страшись ничего, княжна, - твердо ответила боярыня. «Не пристало

правнучке Ивана Великого слезы-то лить. Езжайте с Богом!»

-А как же вы с Федосьей? – Вася вдруг взглянул на нее синими, большими глазами, и сказал:

«Не могу я вас так оставить, кто ж я буду после этого?».

-За нас не волнуйся, князь,- Марфа бросила взгляд в угол горницы, где лежала ее старая,

еще чердынских времен, заплечная сума. «Все, идите, а то опять толпа нахлынет».

Вася вдруг прижался губами к ее руке, и она, наклонившись, поцеловала его мягкие, темные

волосы.

Услышав со двора стук копыт, Вельяминова перекрестилась и сказала, глядя на иконы:

«Господи, убереги их от зла всякого».

Еще когда гонец принес из-под Серпухова весть о разгроме войска, Марфа съездила в

подмосковную усадьбу и как следует, запечатала свой тайник в сторожке – достав оттуда

немного золота. Сейчас она потрогала тяжелый кожаный мешочек на шее и улыбнулась – он

висел рядом с крестом покойного мужа.

Книжка, переплетенная рукой матушки, была спрятана в карман, пришитый изнутри к

невидному, темному сарафану. Кинжал висел на тонком кожаном шнурке, обхватывающем

стан.

-Матушка, - вдруг раздался слабый голосок Федосьи. «Мне страшно».

Марфа подхватила дочь на руки и опустилась на лавку. «Не бойся, милая, - она поцеловала

ребенка в горячий, сухой лоб. «Я тут, я с тобой».

-Огонь,- прохныкала девочка, не вынимая пальца изо рта. «Везде». Марфа прижала к себе

ребенка и почувствовала ее слезы у себя на лице. «Я тут, - твердо сказала она еще раз.

«Все будет хорошо».

На улице вдруг стало невыносимо, жутко, пугающе тихо. Вельяминова выглянула в окно –

ворота усадьбы были распахнуты настежь, дворня бежала, подхваченная потоком людей. С

юга, от Кремля, шла по Воздвиженке пылающая стена огня.

Крыша усадьбы занялась, потрескивая, и Марфа вдохнула запах дыма.

-Нет! – Федосья вдруг забилась у нее в руках, выгибаясь, закатывая глаза, и женщина еле

удержала дочь. «Огонь! Боюсь!». Ребенок вдруг обмяк, губы его посинели, и Марфа, не

обращая внимания на занявшуюся стену горницы, положила дочь на лавку, и прижалась

ртом к ее рту.

-Живи! – властно сказала женщина, вдыхая воздух в горло Федосьи. «Живи, я сказала!». Та

опять выгнулась, захрипела, и закашлявшись, вдруг стала дышать. Серый, горький дым