o 8b191ad8675a2039

нужна компания». Женщина обернувшись, чуть раздвинув губы, посмотрела на него, - через

плечо, и медленно сказала: «Знаешь, чего я сейчас хочу?»

-О да, Мария, - ответил он, опускаясь на колени. «Знаю».

В опочивальне он уложил ее на кровать, и, взяв шаль, о чем-то подумал. «А, вот так. Давай-

ка, вытяни руки».

-Зачем? – удивленно спросила она, но подчинилась.

-А вот зачем, - он быстро и ловко привязал ее запястья к столбикам кровати.

Мария, покраснев, сказала: «Ну тогда уж и рот».

-Да ты с ума сошла, - он наклонился и поцеловал ее – долго. «Нет, я хочу все слышать,

carissima, от первого до последнего слова».

-Не уверена, что там будут слова, - еще успела простонать она, почувствовав, как

раскрывается ее тело – под первым же его прикосновением.

Потом Джованни тихо сказал, потянувшись к ней: «Еще не все, еще только самое начало».

Мария подняла кружащуюся, гудящую голову: «Так разве бывает?».

Мужчина отвязал ее и уложил рядом. «Бывает, любовь моя, и будет теперь всю жизнь. А

теперь скажи мне – чего тебе еще хочется?». Он стал целовать ее и услышал почти

неразличимый шепот. «Ну скажи», - попросил он, прижавшись к ее щеке. «Громче скажи,

пожалуйста»

Мария враз покраснела и пробормотала: «Громче не могу. Иди сюда». Он, наконец,

услышал, и рассмеялся: «Ну, это просто. Ты ложись на бок, вот так да, - ее нежная шея была

совсем рядом, и Джованни сразу прильнув к ней губами, шепнул: «Я сам все сделаю, - не

бойся, я очень осторожно».

Он вдруг услышал сдавленные рыдания и остановился: «Тебе больно, любовь моя? Ты

скажи, сразу скажи!»

-Нет, нет, - она всхлипнула, едва слышно, - я и не знала, что может быть так хорошо,

Джованни. Я и не знала.

Со Степаном это давно стало обязанностью – Маша даже, стыдясь этого, радовалась, если,

приходя из плавания, муж не ночевал дома, что в последнее время было все чаще и чаще.

Если же он оставался, и никуда не уезжал – то это было редко и быстро. Уже не мучительно,

- много лет прошло, - но молча, без ласки, без слов.

Джованни посмотрел на ее румяные щеки и вдруг прижал к себе, целуя вороные, мягкие

волосы.

- Вот так и будет всегда, понятно? – ворчливо сказал он. «Каждую ночь, что мы будем

вместе. Ну и днем тоже, конечно. Держи, - он наклонился, нашел что-то на полу и дал ей.

Мария развернула что-то белое, невесомое, воздушное.

-Это те самые! – ахнула женщина. «Но куда же я…»

-Надень, сказал Джованни, устраиваясь поудобнее на подушках. «Дай мне посмотреть».

-Тут вырез, - она покраснела.

-Как раз такой, как надо, - медленно проговорил мужчина.

-И короткая какая, - Мария встала на ковер. «Она же ничего не прикрывает».

-А надо, чтобы прикрывало? – Джованни нахмурил брови. «А ну-ка, дай я проверю.

Наклонись, пожалуйста».

Она, ничего, не подозревая, наклонилась, и тут же оказалась рядом с ним, на постели.

-Правильная длина, и правильный вырез, - ласково сказал мужчина. «Как раз в моем вкусе».

Потом он лежал, гладя ее по голове, вспоминая, как она билась в его руках, и стонала: «Еще,

еще!»

Он был не в силах даже подумать, что Мария может куда-то уйти. «Господи», - попросил

Джованни, - «ну хоть еще немного, прошу Тебя. Пусть не торопится».

Она заворочалась и Джованни спросил: «Что, милая?»

-А если, - Мария помедлила, - узнают, что ты протестант?»

-Казнят, - ответил Джованни, прижимая ее к себе, все не в силах надышаться ее чудным

запахом. Он был везде – на его руках, на губах, и он еще раз, наклонившись к Марии,

вдохнул его – просто так, потому что мог.

-Но ведь, - она вдруг обняла его, - сильно, - ты же осторожен?»

-Ну конечно, я осторожен, любовь моя, - улыбнулся Джованни. «Был бы я не осторожен – я

бы сейчас тут тобой не наслаждался».

Она покраснела. «А тебе не страшно?»

-Бывает очень, - сказал Джованни, глядя прямо перед собой, в окно, на спокойный,

солнечный, весенний день Лондона.

Он даже не пытался спасти его.

Венецианцы, выслуживаясь перед папой, передали арестованного Ватикану, и, узнав об

этом, Джованни – что бывало с ним нечасто, - разъярился. Из их тюрьмы он бы еще мог

вытащить этого дурака, а вот из замка Святого Ангела – нет.

Джон тогда запретил ему даже пальцем шевелить, сказав: «Я не хочу тебя терять из-за,

какого-то студентишки».

Джованни было просто жалко мальчика – он сам был таким когда-то, только ему повезло – а

вот мальчик, заявивший перед судом инквизиции: «Ни один христианин не должен следовать

доктрине какой-то определенной церкви, тем более той, что во многих вещах отошла от

истины», - подписал себе смертный приговор.

Мальчику предлагали, - как сказал человечек в курии, прикормленный Джованни, -

раскаяться. Тогда бы его сначала задушили, а потом уже – сожгли.

Студент отказался, и ди Амальфи должен был прийти на Пьяцца Навона – кардинал, у

которого он обедал, откинувшись на спинку кресла, сказал: «Будете меня потом

благодарить, синьор Джованни, и внукам рассказывать – Рим такого еще никогда не видел».

-Что с ним сделали? – тихо спросила Мария.

Он молчал.

-Скажи!- она вдруг стукнула кулаком по спинке кровати. «Скажи немедленно!».

Он увидел высокое, нежной голубизны небо родного города, а потом, посмотрев на эшафот