o c24ec28d571a6d65

быстро все схватывал. А Филиппо был похож на Констанцу, светловолосый, и глаза у него

были голубые. Девочка в меня, конечно».

Огонь уже пылал, цепь раскалилась до красноты, и Джордано, закрыв глаза, увидел ее. «Где

же это было? Да, как раз, когда мы шли отсюда в Германию, под Авиньоном где-то, уже

весной. Она вдруг сказала: «Подожди», сбросила туфли и побежала прямо в поле. Цвела

лаванда, и она стояла там, распустив косы, в этом ее сером платьице. Я тогда взял ее на

руки, и она сказала: «Господи, Джордано, счастливей меня никого на свете нет».

Констанца была рядом – он увидел ее серовато-голубые, прозрачные, глаза. Она

наклонилась, и, поцеловав его, сказала: «Отдохни, любимый, ты же устал». У нее было

мягкое, прохладное плечо и Джордано, вдыхая запах ее волос, еще успел обнять ее – и,

закрыв глаза, погрузился в сон.

- Жаль, что ему так и не вынули кляп, - сказал синьор Алессандро, облизывая пальцы. «Мне

нравится, когда они просят пощады. Очень вкусный крем, синьора Полина, вы должны дать

моей жене рецепт».

- Непременно, - улыбнулась женщина.

Серые глаза Франческо блеснули сталью и он заметил: «С кляпом лучше, синьор

Алессандро, тогда они не выкрикивают всякие ереси, все же тут простонародье, не след,

чтобы они это слушали. Ну, что, господа, - он обернулся к гостям, - раз его Святейшество

разрешил нам кофе, то синьора Полина сейчас его сварит, а я открою бутылку граппы.

- Конечно, - Полина стояла у перил балкона, вглядываясь в инквизиторов, которые

поднимались со своих мест. Высокий, очень красивый священник, с простым медным

крестиком на шее, внезапно вскинул глаза, и посмотрел на нее.

«Какое лицо знакомое, - подумал Джованни. «На кого-то она похожа, не могу понять – на

кого. Все же ужасная эта манера – наслаждаться видом смерти, совсем как в языческом

Риме. Господи, да настанет ли то время, когда человечество откажется от казней?»

- Ну что, - один из кардиналов похлопал его по плечу, - все прошло прекрасно, святой отец.

Не зря его Святейшество считает вас отличным организатором, надеюсь, что и в Гоа с

вашим приездом все обустроится так, как надо.

- Я просто выполняю свой долг, - улыбнулся Джованни, посмотрев на обугленный,

скорчившийся у столба труп.

Джованни оперся о перила моста и взглянул на крыши родного города. «Жалко будет

уезжать, - подумал он. «И вообще, мне скоро шестьдесят, пора уже с этим заканчивать. Как

раз в Гоа все Хосе и расскажу – он уже большой мальчик, поймет. Там море, джунгли – легко

будет придумать, как исчезнуть. И все. Осяду где-нибудь в Англии, в деревне, Хосе пусть

будет хирургом, женится, внуки у меня появятся – хоть приемные, но все равно. А я буду

читать, и возиться в огороде – как тогда, в монастыре».

- Закат сегодня красивый, - раздался сзади тихий, знакомый голос.

Джованни, с высоты своего роста увидел седину в белокурых волосах и вдруг спросил: «Вам

сколько лет, синьор Франческо?».

- Сорок четыре, - вздохнул тот.

- Да, - святой отец помолчал. «Знаете, - он улыбнулся, - если бы я не был тем, кто я есть, и

был бы я женат – я сегодня бы свою жену из постели не выпускал. Хочется..., - он осекся.

- Жизни, да, - Франческо принял письмо и, повертев его, проговорил: «Все будет в порядке.

Пепел мы тоже соберем. Вы когда в Чивитавеккью?»

- Послезавтра, - Испанец сцепил пальцы. «Оттуда в Кадис, и – в Индию. Про человека там я

понял, встречусь с ним».

- С ней, - поправил его Франческо.

Испанец усмехнулся. «Не то, чтобы мне это было важно. Вы вот что, передайте там, куда

надо – из Гоа я исчезну. Ну, там, несчастный случай, сами понимаете. Куда в Лондоне

приходить, - я знаю, появлюсь там. Рано или поздно, - добавил священник.

- Жаль, - вздохнул его собеседник.

-Доживете до моих лет, - сварливо ответил Испанец, - поймете. Все, - он протянул руку, -

берегите себя тут, не лезьте, как говорится, на рожон.

Мужчины рассмеялись и Франческо попросил: «Благословите меня на прощанье, а? Был бы

я католиком – не желал бы лучшего пастыря».

- Был бы я католиком, - улыбнулся святой отец, - тоже. Ну да ладно, - он чуть подтолкнул

Франческо, - иди, мальчик, и помни, что сказано: «Выбери жизнь, дабы продлились дни твои

на земле».

На Площадь Цветов уже спускалась ночь, когда охранник, стоявший у цепей, ограждавших

столб, обернулся – какая-то невидная бабенка, в простеньком платье и чепце дергала его за

рукав камзола.

- Чего тебе? – лениво спросил он.

- Дитя животом мается, - грустно сказала женщина, с резким акцентом простолюдинки.

«Говорят, если в питье пепел этот, - она кивнула на столб, - добавить, так лучше станет.

Пусти, а? – охранник принял серебряную монетку и зевнул: «Ну, давай быстро, чтобы не

увидел тебя никто».

Женщина достала холщовый мешочек, и, взглянув в черное, изуродованное огнем до

неузнаваемости лицо, перекрестившись, стала зачерпывать ладонью тяжелые, серые

хлопья.

Дома Полли долго оттирала руки, - миндальным мылом, что дядя привез из Флоренции, и,

переодевшись, постучала в опочивальню.

- Я тут, - раздался голос мужа.

Фрэнсис лежал на кровати, закинув руки за голову, смотря в лепной потолок. Полли

пристроилась рядом и спросила: «А где дядя Мэтью?»