o c24ec28d571a6d65

- Кто написал? – потрясенно спросил сын.

- Да неважно, - отмахнулся Джон. «Ты помни, мальчик – если женщина тебя любит, то она

ничего не боится. А ты просто жди, - он нежно посмотрел на сына, - ты еще молод. Я в твои

годы шпагой напропалую размахивал, а ты у меня умнее. Осторожнее. Вот и хорошо. Возьми

там, на столе, стихи твоей матушки лежат, почитай мне. Ты хорошо читаешь.

- Может, Констанцу разбудить? – осторожно спросил Джон, глядя на то, как синеют

мертвенно-белые щеки отца.

- Еще чего! – ворчливо отозвался тот, не открывая глаз. «Бедная девочка со мной возилась,

пока ты этого гонца от Его Святейшества ловил, пусть поспит».

- Но ведь поймал, - смешливо ответил Джон, открывая рукопись.

- Поймал, - нежно согласился отец и едва заметно пожал руку сыну: «Молодец. Читай, я

посплю».

На рассвете Джон поднял легкое, исхудавшее тело из кресла, и, опустив его на кровать,

укрыв простыней, прошептал: «Спасибо тебе, папа». Он поцеловал высокий,

разгладившийся лоб, и, взяв бархатную подушку, опустившись на пол, мгновенно

провалился в тяжелый сон смертельно уставшего человека.

Человек в черной одежде священника вышел на палубу корабля и, посмотрев на плоский

берег Англии, что таял в ночной мгле, оглянувшись вокруг, размахнувшись, выбросил за борт

шпагу. «Послужила мне, а теперь пусть идет на дно, - смешливо подумал Майкл Кроу.

Он прислонился к фок-мачте и вдруг рассмеялся: «Дорогой папа нас хорошо натаскал, я и

сейчас могу за румпель встать. Ну и славно, это пригодится, в будущем. Я смотрю, папа о

братце моем хорошо позаботился, с умом деньги вложил. Не только испанские галеоны

топить мог, но и золото хорошо считал.

- Ну, Николас у нас - рано или поздно погибнет, тогда все мне и достанется. Или я его убью,

- Майкл посмотрел на свои красивые, ухоженные руки «Зная братца Ника, о завещании он в

последнюю очередь подумает. Девчонку теперь можно не считать – если руки на себя не

наложит, то замуж точно не выйдет, такую ее никто не возьмет.

Дорогой папа прямо указал – доля переходит к ней, только если она выйдет замуж и родит

детей. О внуках своих еврейских заботился, как трогательно. А если останется старой девой,

- преподобный Кроу усмехнулся, – то будет получать жалкие гроши, а ее доля достанется

нам. Ну, то есть мне».

- Так, - он задумался, - теперь, когда я все это попробовал, - недурно, надо заметить, и все

было абсолютно безопасно, - надо выбрать жену. Ну, из тех, понятно, из кузин моих, капитал

надо приумножать, в Новом Свете, для моей церкви, он мне понадобится».

Майкл нашел в кармане письма отца, и распечатал их, подойдя к фонарю, что висел у входа

на трап. Бросив один взгляд на карту, он присвистнул: «Да я же знаю, где этот остров, с

закрытыми глазами найду, «Святая Мария» в тех краях долго обреталась. Хорошо, очень

хорошо. Ну, это потом».

Прочитав вторую записку, он положил ее в карман, и потрещал пальцами. «Бедная мамочка,

- подумал Майкл. «Наверняка ее взяли силой, святую женщину, упокой, Господи, ее душу, -

он перекрестился. «Ну что ж, тогда я просто обязан отомстить этому отродью, - он брезгливо

поморщился, - мало того, что мамочка ее носила, так еще и умерла из-за нее, сучки».

Мужчина улыбнулся и еще раз посмотрел на запад – берега уже не было видно, вокруг

простиралось плоское, спокойное Северное море. Майкл спустился вниз, в свою каюту, и,

достав чистую тетрадь, положив рядом Библию, написал на первом листе: «Устав Церкви

Последнего Пришествия Иисуса Христа, данный ее единственным пастырем и пророком

Господа Бога нашего».

Он, на мгновение, задумался, а потом, покусывая перо, стал быстро писать.

Часть тринадцатая

Япония, лето 1602 года

Хрупкая, невысокая, темноволосая девушка посмотрела на расстеленные, перед ней шелка

и, повернувшись к прислужнице, коротко сказала: «Этот, темно-зеленый, расшить его

сливовым цветом, и к нему – пояс вот из этой ткани, бронзовой».

- Марико-сан, - поклонилась служанка, и, помявшись, спросила: «А ночное кимоно?»

Тонкая бровь поднялась вверх, смуглый, ухоженный палец указал на молочно-белый шелк.

«И белые цветы в волосы, да, - восторженно прошептала прислужница.

Тео-сан отодвинула перегородку, и, улыбаясь, сказала: «Наставница пришла». Сейджи, -

пухлый, светловолосый, зеленоглазый мальчик, - что сидел в перевязи за спиной у матери, -

захихикал, и сказал, пуская пузыри: «Маико! Маико!»

Сестра улыбнулась, и, проходя мимо, пощекотала складочки у ребенка на шее. «Вот будет у

тебя такой же, следующим годом, - ворчливо сказала Тео-сан, - тоже натаскаешься».

Остановившись в общей комнате, Марико бросила попугаю, что висел на жердочке, зерна, и

тот сказал, открыв один глаз: «Куэрво! Куэрво!»

Марико наклонила голову, и, разглядывая птицу, спросила: «Не прилетали к тебе, оттуда?», -

она кивнула головой на восток.

Попугай закрыл глаз и отвернулся. «И ко мне не прилетали, - вздохнув, заметила Марико-

сан, и, раздвинув перегородку, своей комнаты, поклонившись наставнице, опустившись на

колени, взяла биву.

- Начнем с мелодии исхода лета,- велела пожилая женщина. «Вспомни свои любимые

строки из «Горной Хижины», про это время года».