О психологии западных и восточных религий (сборник)

717 Впрочем, дело не в личных проблемах Иоанна. Речь идет не о личностном бессознательном и не об эмоциональном прорыве, а о видениях, поднявшихся из более глубокой и обширной пучины, то есть из коллективного бессознательного. Озабоченность Иоанна слишком часто выражается в коллективных, архетипических формах, чтобы сводить ее к чисто личностной ситуации. Поступать так было бы не только слишком легкомысленно, но и неверно — и в практическом, и в теоретическом отношениях. Иоанн как христианин был одержим коллективным, архетипическим событием и потому требовал именно такого же объяснения, прежде всего и в первую очередь. Разумеется, у него была и своя личная психология, в которую мы даже немного заглянули, поскольку сочли авторов посланий и Откровения одним и тем же человеком. У нас достаточно доказательств того, что Imitatio Christi (подражание Христу) вызывает к жизни в бессознательном соответствующую тень. Тот факт, что у Иоанна вообще были видения, сам служит неопровержимым свидетельством крайней напряженности во взаимоотношениях между сознанием и бессознательным. Если он действительно тот же человек, что и автор посланий, то, составляя свое Откровение, он должен был находиться уже в преклонном возрасте. In confinio mortis (На рубеже кончины) и на закате долгой, богатой внутренним содержанием жизни часто бывает так, что взгляду открываются непривычные просторы. Человек, с которым это случается, живет впредь вне будничных интересов и особенностей личных отношений; он направляет свой взор поверх хода времени, в вековое движение идей. Взгляд Иоанна проникает в отдаленное будущее христианской эпохи и в темные глубины тех сил, противовесом которых выступает христианство. Внезапно прорывается на поверхность буря времен, предчувствие чудовищной энантиодромии, которую он не в состоянии понять иначе, чем как окончательное уничтожение тьмы, не объявшей свет, что воссиял в Христе. Но он не замечает, что сила разрушения и мести — сама тьма, от которой отделился вочеловечившийся Бог. Поэтому он и не смог понять, что означает дитя солнца и луны, доступное его разумению лишь как очередная фигура мстителя. Страсть, прорывающаяся в его тексте, нисколько не выдает ни утомленности, ни безразличия преклонного возраста; она беспредельно сильнее личной горькой озлобленности. Эта страсть — сам Дух Божий, проницающий бренные покровы и вновь требующий от человека страха перед непостижимым божеством.

14

718 Поток негативных эмоций кажется неисчерпаемым, а недобрые дела продолжают твориться. Из моря выходят «рогатые» (наделенные могуществом) чудовища, очередные исчадия глубин. Перед таким обилием мрака и разрушения сознание перепуганного человека объяснимо принимается искать какую-нибудь спасительную гору, островок покоя и безопасности. Так что Иоанн вполне уместно вставляет в видение Агнца на горе Сион (гл. 14), где толпятся избранные и спасенные числом 144 тысячи человек[735]. Это παρθενοί, девственники, «те, которые не осквернились с женами». Эти люди, следуя по стопам умирающего юным сына божьего, никогда фактически не были полноценными людьми: они добровольно отказались от человеческой участи и уклонились от продолжения земного бытия[736]

. Прими все на свете подобную точку зрения, то всего за несколько десятилетий род человеческий исчез бы с лица земли. Но таких избранных относительно немного. Иоанн верует в высший авторитет и предопределение (это откровенный пессимизм с его стороны). Как говаривал гетевский Мефистофель,

Я отрицаю все — и в этом суть моя,Затем, что лишь на то, чтоб с громом провалиться,

Годна вся эта дрянь, что на земле живет.

719 Виды на будущее, хотя бы отчасти утешительные, тотчас опровергаются бдительными ангелами. Первый возвещает Вечное Евангелие, квинтэссенция которого выражается призывом: «Бойтесь Бога!». О любви Божьей уже никто не возвещает — лишь пугают чем-то ужасным[737].

72 °Cын человеческий держит в руке острый серп, и помощник-ангел тоже берется за серп[738]

. Вертоградный урожай оборачивается невиданной кровавой баней: «…и потекла кровь из точила [в котором были раздавлены люди. — Ред.] даже до узд конских, на тысячу шестьсот стадий».

721 Из небесного храма выходят семь ангелов с семью же чашами гнева, которые должны быть вылиты на землю. Главным событием предстает сокрушение великой блудницы — Вавилона, противника небесного Иерусалима. Вавилон есть хтоническое соответствие жены, облеченной в солнце, Софии, причем, что естественно, с противоположным моральным знаком. Избранные преображаются в «дев» в честь великой матери Софии, в бессознательном, в виде компенсации, возникают фантастические сцены мерзкого блуда. Поэтому уничтожение Вавилона обозначает не только искоренение блуда, но и упразднение радости жизни вообще, как явствует из следующего стиха (Откр. 18:22–23):