О театре и не только

Вот московские режиссеры Н. Чусова, К. Серебренников, «экспериментируют» так «экспериментируют». Текст сокращают, монтируют. В «Грозе», «Лесе» А.Островского, в «Гамлете» Шекспира, персонажи одеты в современные костюмы, и все действия перенесены на нашу действительность. Телефоны, машины и т.д. Вот это «смело» и «ново». Да что ссылаться на критиков и спектакли 30-летней давности. Уже давно не ставят Чехова по Станиславскому, нет «пять пудов соплей» и «пять пудов любви», нет навзрыд плачущих Нин Заречных или играющих с придыханием. Эксперимент, трактовка жанра спектакля – это разные вещи. Спектакль «Чайка» не подвержен экспериментам, а просто разведён более-менее удобоваримо для дилетантов, поэтому спектакль мрачный. Комедия в тексте персонажей, а не в добавках к Чехову.

В статье газеты «Элистинский курьер» я писал «мрачный ли Чехов?». Раньше Чехова выдавали критики за «певца сумеречной жизни» и печальных «хмурых людей» и это считает Пряжников и есть «ненужный академизм». Теперь критики бросились в другую крайность. Ратуют за «легковесность» Чехова. А это не так просто.

Редактор Пряжников пишет: «Завораживает своим чёрным фоном. Это не случайно». Трагический конец предлагаемой зрителю истории вполне предсказуем, Треплев в чёрном и т.д. Это так в лоб, прямолинейно – а ведь это и есть «кондовый академизм». Современные режиссёры, наоборот, устраивают всё от обратного. Даже «Грозу» оформляют не так мрачно. Мрак в душе у людей. «На дне» М.Горького уже не устраивают кондовую ночлежку. Пример решения художника у Табакова в «Табакерке» близок к нашей действительности, без «ненужного академизма».

Я написал в статье: «Чёрная одежда со сцены чуть не в каждом спектакле. Меня раздражает «дежурный» черный бархат. В котором по счёту спектаклях»? У Чехова действие происходит на усадьбе. Солнце, зелень, озеро. И вдруг трагический конец. Разве не так в нашей жизни? Всё вокруг хорошо и вдруг трагедия. А когда изначально всё мрачно и даже в одежде, мол, намекаем на трагический конец, это, кстати, из арсенала того же «ненужного академизма» и, если хотите, из арсенала соцреализма, против чего ратует критик. Ведь ему нравятся эти символы предрешённости у Колаева. И здесь противоречия Пряжникова и огульная защита спектакля, все доказательства не убедительны и не подкреплены фактами из спектакля.

Лет 20 назад красили все в чёрный цвет и сцену, и зал, и проходы. Не то баня по-чёрному, не то КПЗ. У нас в театре тоже был чёрный потолок, который давил на зрителя. Ну, это так, к слову.

Монолог Нины Заречной на музыке Пряжникова очаровало. «Блестяще» – пишет он. Герою Треплеву дорог его «заумный монолог», и он не поставит этот монолог с музыкой и танцем, это можно делать по-другому. Ни Нине Заречной, ни Аркадиной не нравится декадентство Треплева. Нина может останавливаться, не хочет произносить «бредовый монолог». У Чехова написаны паузы, а в это время осуждающие реплики Аркадиной. И, в конце концов, не дали договорить монолог. А так получается Нине нравится монолог, аж танцует от восхищения, Треплев бы крикнул: «Не танцуй!». Ему важен его текст. Нине не нравится монолог, она говорит об этом, но она, же хочет быть актрисой, а в зале такие «ценители» как Аркадина, Тригорин и она читает этот бред Треплева. А можно сделать интересно, ярко, смешно и драматично эту сцену. И пусть на музыке крещендо и с танцем в конце. То есть надо все правильно режиссёрски расставить. А в спектакле Колаева просто разведено по тексту и не логично, а «мяса» нет. И вообще с этим монологом «люди, львы и куропатки» всегда получается казус. Это как у Пушкина в «Борисе Годунове» в финале «народ безмолвствует», адекватно Пушкинской реплике расшифровать режиссёры на сцене не могут. «Наконец-то! Нашёлся режиссёр и выставил Треплева не борцом за новое слово в искусстве, не непонятным гением» – пишет Пряжников. Пардон, Чехов не социологизировал, он писал о человеке со своими плюсами, минусами и не делал из Треплева борца. Это Треплевы режиссеры трактовали Треплева борцом. И у Чехова этого нет. И не стоит ставить заслугой и приписывать Колаеву якобы новаторское решение. Ростовский редактор просто безграмотный журналист.

«Творческие муки Треплева Колаев прекрасно понял и во II действии сцена усыпана то ли листьями, то ли изорванными бумажками»– увидел на сцене Пряжников. Во-первых, валяются бумажки, однажды порванные Треплевым, а во-вторых муки творчества создаются через текст и игру актёра. Листочки – это внешнее, а не глубинное создание душевных переживаний. Пряжников ни слова об исполнении актёра. Потому что роль пунктирно создана. А я знаю психофизические данные и способность актёра Мергена Гаданова, и он мог бы, при подсказке режиссёра, создать более интересный образ.Ни режиссер Колаев, ни ростовский редактор не поняли Чехова.