Обещание

невидимого вдалеке.

1956

* * *

ВОСПОМИНАНИЕ

Вот снова роща в черных ямах,

и взрывы душу леденят,

и просит ягод.

просит ягод

в крови лежащий лейтенант.

Ему парнишка невеликий',

в траве проползав дотемна,

несет пилотку земляники,

а земляника не нужна...

Пошел июльский дождик легкий,

и среди мертвых танков,

тел

лежал он,

тихий и далекий,

а на ресницах дождь блестел.

Была в глазах печаль,

забота,

а я стоял ц молча мок,

как будто ждал ответ на что-то,

но он ¹ответить мне не мог.

31

И я, растерянно притихнув,

не видя больше ничего,

как он просил,

билет партийный

взял из кармана у него.

Побрел я,

маленький,

усталый.

до удивленья невысок,

и ночью дымной,

ночью алой

пристал к бредущим на восток.

Все в бликах страшного свеченья,

мы шли без карты,

кое-как —

и с рюкзаком седой священник

и в руку раненный моряк.

Кричали дети,

ржали кони.

Тоской и мужеством объят,

на белой-белой колокольне

на всю Россию бил набат.

Я шел по черным нивам сельским,

в шубейку женскую одет,

и над своим ребячьим сердцем

партийный чувствовал билет.

1957

* * *

УСТАЛОСТЬ

Растерянность рождая и смятенье,

приходит неожиданно она.

Она,

усталость эта,

не смертельна

и этим еще более страшна.

Не нам она могилы насыпает -

хоронит наши замыслы и труд,

и юностью ее не называют,

а старостью безвременной зовут.

Вот был талант,

была когда-то страстность,

а не хватило мужества дойти.

Он слишком поздно понял всю напрасность

и всю опасность отдыха в пути...

И, в душу самому себе уставясь,

я чувствую —

наступит мой черед.

Она придет,

придет, моя усталость,

не скоро,

но когда-нибудь придет.

Мне очень трудно будет,

может статься.

Дай силы,

жизнь,

перебороть ее,

в пути остаться,

выдержать,

не сдаться

и продолжать

движение свое...

1954

* * *

Не знаю я,

чего он хочет,

но знаю —

он невдалеке.

Он где-то рядом,

рядом ходит

и держит яблоко в руке.

Пока я даром силы трачу,

он ходит, он не устает,

в билет обвернутую сдачу

в троллейбусе передает.

Он смотрит,

ловит каждый шорох,

не упускает ничего,

не понимающий большого

предназначенья своего.

Все в мире ждет его,

желает,

о нем,

неузнанном,

грустит,

а он но улицам

гуляет

и крепким яблоком хрустит.

Но я робею перед мигом,

когда, поняв свои права,

он встанет,

узнанный,

над миром

и скажет новые слова.

1956

* * *

Поэзия — великая держава.

Она легла на много верст и лет,

строга,

невозмутима,

величава,

распространяя свой спокойный свет.

В ней есть большие,

малые строенья,

заборы лжи и рощи доброты,

и честные нехитрые растенья,

и синие отравные цветы.

И чем подняться выше.

тем предметней

плоды ее великого труда —

над мелкой суетливостью предместий

стоящие сурово города.

Вот Лермонтов под бледными звездами

темнеет в стуках капель и подков

трагическими очерками зданий,

иронией молчащих тупиков.

Село Есенине сквозь тихие березки

глядит в далекость утренних дорог.

Г удит,

дымится

город Маяковский.

Заснежен, строг и страстен город Блок.

В густых садах равнины утопают,

гудят леса без тропок и следов,

а вдалеке

туманно проступают

прообразы грядущих городов...

1956

* * *

И. Глазунову

Когда я думаю о Блоке,

когда тоскую по «ему,

то вспоминаю я не строки,

а мост, пролетку « Неву.

И над ночными голосами

чеканный облик седока —

круги под страшными глазами

и черный очерк сюртука.

Летят навстречу светы, тени,

дробятся звезды в мостовых,

и что-то выше, чем смятенье,

в сплетенье пальцев восковых.

И, как в загадочном прологе,

чья суть смутна и глубока,

в тумане тают стук пролетки,

булыжник, Блок и облака...

1956

39

Какое наступает отрезвенье,

как наша совесть к нам потом строга,

когда в застольном чьем-то откровенье

не замечаем вкрадчивость врага.

Но страшно ничему не научиться

и в бдительности ревностной опять

незрелости мятущейся, но чистой

нечистые стремленья приписать.

Усердье в подозрениях не заслуга.

Слепой судья — народу не слуга.

Страшнее, чем принять врага за друга,

принять поспешно друга за врага.

1957

Бойтесь данайцев, дары приносящих...

О, бойтесь ласковых данайцев,

не верьте льстивым их словам.

Покою в руки не давайтесь,

иначе худо будет вам.

Они вас хвалят,

поднимают,

они задуманно добры

ивас

у вас же отнимают,

когда подносят вам дары.

Не поступайте так, как просят.

Пусть видится за похвалой

не что они на лицах носят,

а что скрывают под полой.

Пусть злость сидит у вас в печенках,

пусть осуждают вас, корят,

но пусть не купят вас почетом,

уютом не уговорят...

1956

* * *

* * *

У трусов малые возможности.

Молчаньем славы не добыть,

и смелыми из осторожности

подчас приходится им быть.

И лезут в соколы ужи,

сменив с учетом современности

приспособленчество ко лжи

риспособленчеством ко смелости

1956

* * *

Сквер величаво листья осыпал.

Светало.

Было холодно и трезво.

У двери с черной вывескою треста,

нахохлившись, на стуле сторож спал.

Шла, распушивши белые усы,

пузатая машина поливная.

Я вышел, смутно мир воспринимая,

и, воротник устало поднимая,

рукою вспомнил, что забыл часы.

Я был расслаблен, зол и одинок.

Пришлось вернуться все-таки.

Я помню,

как женщина в халатике японском

открыла дверь на нервный мой звонок.

Чуть удивилась,

но не растерялась:

— А, ты вернулся?—

В ней во всей была

насмешливая умная усталость,

которая не грела и не жгла.

43

— Решил остаться?