Облако возмездия

Сидеть дома, да… А где он, дом? И дом ли он? И что есть дом? И можно ли называть домом искусственно сооруженную, неизвестно кем смоделированную для нас матрицу? Нет, называть-то можно, многие так и делают, но вот правильно ли это? Да этот мир — просто террариум, в котором выставленные на обозрение и хорошо подсвеченные разнообразные гады дерутся друг с другом. Единственный способ матрицу разрушить, вообще как-то ей противостоять, это воздействовать на нее тем же способом, каким она воздействует на нас. Цифра цифру бьет. Ведь нет же возможности добраться до того, кто эту цифру генерирует? Нет такой возможности. Но хотелось бы хотя бы узнать, кто это, такой умный, взял на себя функцию глобального Бога, кто неуклонно продвигает сей эксперимент. И, особо, куда он его продвигает? Всеобщая цифровизация — ни что иное, как попытка узаконить матрицу. Легализовать, не ее саму — формально, но ее суть. Никто ведь никогда не скажет: друзья, мы живем в матрице, мы от нее зависим, так давайте ее славить! На такое народ и взбунтоваться может. А вот цифровизацию вполне можно подать как благо. И пипл схавает. Ох, уж этот пипл!

Одно непонятно: я что тут забыла?

О, села на своего конька, подумала Лимбо. Самое время размышлять о матрице. Конечно, матрица ведь во всем виновата, больше никто. Она подалась к окну, расширяя угол обзора. Ничего нового это ей не открыло. Туман во дворе и не думал рассеиваться, он лишь заметно посветлел, что свидетельствовало о том, что солнце уже совсем высоко. Однако и в самый полдень растопить туман оно было не в силах. Значит, они действительно находились на Пионерке, она все правильно рассчитала. А где же еще? Больше негде. Интересно, а на этой Пионерке можно помыться? Ведь, наверное, да. От долгого сидения и лежания на овчине она вся чесалась, да и вообще, просто хотелось смыть с себя всю мерзость угнетения, и сменить белье. И тогда возродиться. Да, женщине нужен не огонь, ей нужна вода. Много и часто. А потом, конечно, и огонь, чтобы воспрянуть, чистой и в тепле. Вот не дура ли? Бросилась очертя голову неведомо куда, забыв обо всем, а теперь на что-то жалуется. И что теперь прикажете делать? Как из всего выпутываться? А ведь, не ровен час, еще дела начнутся, уже и пора бы, тогда вообще хоть вешайся. Хорошо еще, пачка Тампексов есть при себе. Кстати, а есть ли? Подтянув рюкзачок, она минуту копалась в нем и вскоре нашла, что искала, однако, настроения ей это не прибавило.

— Мазафака! — проштамповала она внешний, такой недружественный по отношению к ней, мир своими прелестными губками.

Прошла еще, наверное, целая вечность, прежде чем проскрежетал засов, открылась дверь, и в амбар ввалился Нетрой. Дверь за ним тотчас захлопнулась, а он так и остался стоять у порога, расставив ноги с накаченными ляжками и сверля ее взглядом. Взгляд у него был совсем нехороший, тяжелый, точно чугунный утюг на угольном подогреве, глазки его азиатские и вовсе сплющились, превратились в щелочки, а челюсть съехала к левому уху, так что бороду перекосило — ни дать, ни взять Бармалей в исполнении Ролана Быкова — только в два раза больше. Нравился ей этот старый фильм. Ох, ты, что-то витязь закручинился, прокомментировала увиденное Лаура. Только не ломи напрямик — нормальные герои всегда идут в обход.

Однако Феликс больше предпочитал именно напрямик. Выстояв три минуты, и не добившись никакой видимой реакции со стороны сокамерницы, он, тяжело раскачиваясь, подошел к ней и сел рядом. Лимбо подобралась, напружинилась, но позы не переменила. Писатель, округлив спину и возложив руки на бедра, — пальцами внутрь, точно Доцент в камере — вполоборота и как-то исподнизу продолжал смотреть на нее пристально и молча. На Лимбо эта демонстрация психического превосходства не действовала совсем, потому что мало на свете было людей, чье превосходство она признавала. Нетрой явно не из их числа — хотя, может она и ошибалась, тут надо было смотреть. Самое главное, признание это надо было еще заслужить. «Ну, говори, что хочешь сказать, сам говори, — сгенерировала она мысленную установку. — Я тебе облегчать задачу не собираюсь».

— Так ты Лимбо? Или ты все-таки Лаура? — дождавшись момента, когда дальше молчать будет просто неприлично, спросил Феликс. Его неприятно удивила этой девицы изначальная упертость. А ведь это была именно она, не стеснение, не волнение, тем более не глупость. Уж в чем, в чем, а в женской упертости Нетрой разбирался.

«Ну, ты и спросил, — снова подумала Лимбо. — Долго думал?» Вслух же, пожав плечами, ответила: — Как когда, смотря по обстоятельствам. Две в одной. А вообще, я же вам говорила уже, что ненавижу это имя!

— Ты давай, не дури, — жестко, с нажимом сказал Феликс. — Ситуация не та, и времени нет, чтобы ты тут дурочку разыгрывала. Все очень плохо и опасно, пойми это сразу. Выкрутиться нам с тобой — особенно тебе — будет очень сложно.

— Почему?