Облава

Сидит Арсо на поленнице, оперся головой о мешок муки, таращит глаза в темноту, испещренную извилистыми разноцветными черточками и кругами. На душе хорошо, пахнет, как в клетушке на водяной мельнице, ольхой, мохом и старой дырявой кровлей. Он и в самом деле на мельнице у монахов, внизу под Старчевом — спрятался от жандармов. Хорошо, мягко, на дворе дождь, сквозь крышу каплет на гнилые доски. Странно только, как он раньше не догадался запрятаться в этот закут — сюда жандармы не заявятся, они не любят мочить свои плащи и пачкать ботинки в грязи мельничных канавок. А если когда-нибудь и придут, то что? Это уж не важно. Главное, что он не чувствует ни страха, ни боли, ничего из того, что ему так надоело. Если идут — пусть идут! Наплевать! Наплевать, что шныряют повсюду, что лают собаки! Правы эти «Легче легкого», когда кричат: «До каких пор можно бояться?», «Кто от страха замирал, себе в душу наплевал!» И еще: «До каких пор мы будем здесь гнить заживо и умирать три раза на дню от страха? Почему мы должны то и дело переселяться из норы в нору, если всем известно, что нет удобной норы, все норы неудобны и отвратительны».

Светлый князь, Никола наш,Честь тебе и слава,

Но зачем нам по сто разУмирать от страха!..

И Арсо перенесся в мирные края, где ничего не меняется и не происходит. Не может произойти — нечему и ни к чему, все успокоилось. Еще какое-то мгновение в мыслях у него маячило: надо что-то сделать, прежде чем погрузиться окончательно в этот покой; нужно запереть дверь или окно, или поручить кому-то следить за мостом. Какому-то Божо, Блажо, Благо, кому-то, чье имя ему даже неизвестно, надо его позвать и передать записку. И тут наступил провал, все позабылось, и перед глазами встали другие картины: берег реки, сумерки, бродят собаки, он голый лежит в иле, у него украли штаны, впрочем, точно неизвестно, украли или их унесла вода, но приходится ждать ночи и только тогда уж идти. Но куда идти, он не знает и потому не спешит уходить и ночью. Хорошо ему, зачем уходить, если нет ничего лучше?

Прошло какое-то время, кругом сплошной лес, много воды и мокрых собак, которые грызутся между собой, как люди. Одни рычат, чтобы испугать, прежде чем загрызть, другие тщетно скулят, чтобы их простили. Перешли через гору, стало тише: загрызли и последнюю, потому больше ничего и не слышно. И снова вспомнил: надо разбудить смену, Раича Боснича, а он, как нарочно, спит как убитый. Арсо зовет его, окликает — нужно звать шепотом, чтобы никто другой не услышал. Он шепчет, шепчет, уже губы болят, и хоть бы что! Он хочет встать, но повсюду стекло, кругом какие-то зеркала — достаточно за что-нибудь задеть, поднимется звон. Проснется боль, а вслед за ней тотчас проснется и страх, потому что эти два пса сидят на одной сворке. Все равно, пусть просыпаются — раз надо, значит, надо. Он оперся на локти, чтобы встать, но в темноте кто-то начал ворчать:

— Довольно, дай людям поспать; ты его уже разбудил, передал ему часы — и спи теперь!

— Точно ли, что я его разбудил? — спрашивает он.

— Точно, ложись…

II

Один телефонный столб на Пустом Поле, перепиленный у самой земли, вместо того чтобы наклониться в сторону и упасть, как другие, остался упрямо стоять, словно ничего и не случилось. Партизаны топчутся возле него и диву даются. Кто-то из темноты бросает: «Вампир!» Другой — по голосу Арсо Шнайдер узнает самого себя и собственные мысли — говорит:

— Оставьте его, пусть стоит — сам упадет, когда придет время.

Кто-то из компании «Это нам легче легкого», по всей вероятности Слобо Ясикич, с насмешкой замечает:

— Нет у меня времени ждать, когда придет время, слишком мы отстали от Европы. До того отстали, что все европейские торгаши поминают Балканы со злой издевкой и твердят, как глупые попки, про «дикие Балканы», но притом забывают, что именно с этих Балкан пришла к ним вся культура, которой они сейчас так кичатся. Не желаю больше этого терпеть, пусть идут к чертовой матери! Если время движется медленно и не желает валить то, что становится помехой, его следует подтолкнуть! — И он изо всей силы толкнул подпиленный столб грудью. И повалил, и только тогда оказалось, что это не обычный телефонный столб: падая, он тащит за собой крышу галереи и крепостные стены, которые на нем держались. Все рушится, а столб взвивается до самого неба и, вертясь, летит вниз. «Раздавит нас», — думает в ужасе Арсо Шнайдер, бросается в сторону и просыпается.

Проснувшись и уже зная, где он и что с ним, он все-таки был уверен, что над ним и долиной Дервишево ночевье где-то высоко в небе, вертясь, летит столб из стекла и стали. Арсо схватился за левую руку, где были часы! «Проспал!.. — прошептал он. — Не разбудил смену. Пропал я!..» Ему хотелось закричать от боли и страха. Подавив стон, он подумал: «Они еще не знают, как-нибудь выкручусь». Он сделал шаг, и в этот миг из темноты выскочил Шако и крикнул:

— Вставайте, люди! Что-то неладно!

— Вон идут к нам, — сказал Слобо, стоя у порога землянки.