Облава

Он закинул винтовку за спину и полез на дуб. Разлапистая ветвь мешала ему видеть, он отодвинул ее. В тот же миг грянуло два выстрела, и ему запорошило глаза желтой пылью пожухлой листвы. Звон в ушах убедил его в том, что голова еще на плечах. Потеряв равновесие, он скользнул вниз по стволу и, очнувшись только на земле, удивился: ничего не болит! Не болит, а он все лежит, как баба, которая поскользнулась на льду и не знает, что ей делать. И лишь увидев, как Раич Боснич, став на правое колено, целится и стреляет, он понял наконец, что следует делать. Арсо опустился на колено и выстрелил. Самое плохое, что после каждого выстрела приходится выбрасывать гильзу, это задерживает. После третьего выстрела он почувствовал, что нашел свое место и, кажется, выполняет свой долг. Он не видит, в кого стреляет, перед глазами лишь серая пелена тумана и качающиеся ветви деревьев, но об этом сейчас некогда думать. У него мерзнет колено, и он боится, что его заденет одна из пуль, которые щелкают повсюду, но это его личное дело, частные трудности, которые тонут в красоте единого порыва: отвечать огнем на огонь.

III

Ручной пулемет Слобо Ясикича, захваченный у итальянцев во время восстания, чиненый-перечиненый, побывавший в земле и переменивший несколько хозяев и прозванный за это «старой шлюхой», стрекочет и время от времени завывает, поднимая вихри снега, сухих листьев и обломанных ветвей. Шако выпахивает на своем пулемете быстрые лучистые борозды — метров десять вправо, метров десять влево, разыскивая прячущихся, и везде их находит: и внизу, и по сторонам, и наверху, над землянкой. Две гранаты, брошенные еще в самом начале и уже позабытые, наконец взрываются и вносят растерянность во второй взвод Бекича. Глухие крики Вуле Маркетича и Шако Челича, идущие точно из-под земли, и веселые бодрые восклицания Слобо Ясикича заглушают резкие и отрывистые приказания Бекича и Бедевича. Хозяева долины Дервишева ночевья не защищаются, а нападают, словно только и ждали незваных гостей.

Слобо уже зовет Шако и Вуле в атаку, но хладнокровный и сдержанный Видрич не дает им ступить и шагу. Окружения он боится больше смерти. Прочертив рукой направление, он стал карабкаться в гору, чтобы добраться до каменистой Софры на вершине Орвана. Гара двинулась за ним; скоро их догнали и перегнали Зачанин, Боснич и Маркетич. Последних отступающих слева атаковал отряд Бедевича.

Обе стороны встретились лицом к лицу и тотчас залегли за стволы поваленных деревьев. В самый разгар боя «старая шлюха» отказала. Слобо бросил гранату. Жандармскому старшине Бедевичу, который встал в эту минуту, чтобы отдать приказ к атаке, оцарапало голову осколком. Бедевич прокричал до половины какое-то ругательство, раскорячил длинные ноги и упал. Кровь залила ему лоб и глаза, казалось, вся голова была размозжена. Отряд, уверенный в смерти своего командира и считая, что одной жертвы с них достаточно, схватил его за ноги и поволок через уже развернутую к атаке роту Бекича. Им и в голову не приходило стыдиться своего бегства, напротив, они собирались даже похвастаться своей потерей. Петар Ашич попытался было их задержать, замешкался и едва выбрался живым, перебегая от дерева к дереву.

Отступление деморализовало и встревожило остальных: еще не рассвело, даже противника не видели, а уже кровь, раны, человека несут головою вперед… Из-за тумана и деревьев кажется, будто группа людей, несущих покойника, каждый раз меняется, и этих групп все больше, и невольно приходит навязчивая мысль, что, если так пойдет и дальше, не останется живых, чтобы таскать мертвых. Перепуганные меткой пулеметной очередью Шако Челича, одни повалились в снег, а все прочие, решив, что их скосил пулемет, отступили, чтобы было кому сообщить об их гибели семьям. Отступавшие последними почувствовали необходимость наверстать упущенное. Да и крутой склон Дервишева ночевья делал свое дело, заставляя их бежать быстрее и дальше, чем они того хотели. Так весь отряд и рассыпался. Оглянувшись по сторонам и увидев лишь Мило Доламича и Тодора Ставора, Филипп Бекич пришел в неистовство, поднял винтовку и принялся пулять в туман, заполненный бегущими.

— Суки, поганые суки! — кричал он не своим голосом, в котором одновременно звучали и слезы и смех. — Хвостатые суки, предатели, мать вашу перемать, вы мне за это заплатите!..

— Филипп, ты с ума сошел! — крикнул Ставор. — Что ты делаешь?

— Стреляй и ты! Поверни винтовку и стреляй, раз я тебе говорю. Может, подстрелим и остановим какую-нибудь сволочь.

— Загонишь их так по ту сторону Грабежа, и что потом?

— Что потом, дело известное, я не знаю, что сейчас делать!..