Облава

Арсо выбежал и прежде всего взглянул на небо: пусть столб, если он действительно падает, раздавит первым его. Столба он не увидел. Ночь, тронутая едва уловимыми признаками рассвета, ощетинившийся под восточным ветром лес, туман, холодно, все как обычно. Он уныло опустил взгляд на снег и увидел пригнувшуюся к земле под тяжестью снега ветку и след человеческой ступни у самой ветки. Даже страх не привел его в полное сознание, какая-то часть его еще не проснулась или в этот миг уснула: несколько мгновений он тупо смотрел на след, смотрел на другие следы рядом, и это ему казалось вполне обычным, ни с чем не связанным явлением: чепухой, случаем, ничем особенным. Следы разветвлялись в метрах десяти от землянки и делали круг — его взгляд устремился в этот круг и начал кружить, точно в водовороте. Он смутно чувствовал во всем этом какой-то непорядок и всячески пытался понять наконец, в чем дело. Все смешалось, слишком много всего сразу — он видит только, что ночь копошится, как огромное раненое животное от леса до облаков, и не хочет уходить.

— Сукины дети, — выругался Слобо, — чуть на горло не наступили.

— Могли бы нас перерезать без единого выстрела, — сказал Шако.

— Сейчас нам на них начхать.

— Думаете, это были они? — испуганно спросил Арсо.

— Кто же другой?

— Почему же нас не тронули?

— Почему, почему, — сказал Шако. — Сам господь бог этого не знает. Видать, что-то им померещилось в тумане или черт его знает что. Или напугались, или нечистая сила их завела, ничего другого не придумаешь! И к лучшему, что завела, спасибо ей превеликое!

Из землянки вышел Ладо, застегнул офицерский китель, надвинул шапку и прислушался. Слышно, как в тумане шумит ручей и как ветер то тут, то там раскачивает ветви. А за всем этим звучит что-то неясное и надуманное, как это всегда бывает при беспричинной тревоге. Потом Ладо чуть отступил, чтобы пропустить Вуле Маркетича, взглянув при этом на его короткую крестьянскую куртку и сербские расшитые чулки. Вся эта неразбериха путаных снов, незнакомой местности, рассвета и тревоги, показалось ему, происходит оттого, что человек, знающий о картелях и борющийся против их коварной силы, не должен был бы одеваться в простую крестьянскую сермягу и чулки с поблекшим рисунком… И лишь нагнувшись, чтобы взять пригоршню снега и протереть глаза, Ладо увидел следы и стал внимательно их рассматривать, словно бы читать. Он вспомнил, что во сне слышал чей-то зов, подумал о Неде и покачал головой: нет, не она, не такая уж она дура, да и не могла она оставить столько следов, тут много людей прошло, следы разные…

Вышел Раич Боснич, бледный, как мертвец, в шапке, надетой задом наперед, и накинулся на Шнайдера:

— Ты меня не разбудил! Ты разбудил кого-нибудь другого?

— Нет, никого, — сказал Арсо. — Я заснул за десять минут до смены.

— Скажи, чтобы все это слышали и потом Иван Видрич меня не винил.

— Я же сказал, что признаю. Надо кричать? Если нужно, могу покончить с собой.

— Сейчас поздно, надо было раньше! Если бы мы не спали, все было бы по-иному. Мы могли бы по их следам уйти отсюда.

— Наткнулись бы на засаду.

— Лучше уж на засаду, чем так. Только туман и спас нас. Просто чудо, что нас не перерезали, как кур. Черт его знает, что это было.

— Тсс, — сказал Видрич. — Поговорим об этом потом.

Все вышли наружу — одни рассматривают следы, другие прислушиваются. Душан Зачанин отстегивает шероховатую лимонку и опускает ее в карман. Гара тоже отстегивает гранату и опускает в карман, потом вытаскивает пистолет и заглядывает в его дуло. Готовятся, приготовились, но Арсо Шнайдеру все это кажется каким-то невероятно упорным продолжением кошмара. И ему хочется, чтобы это был сон, только сон может его еще спасти! Он готов все, что выходит за пределы сна, насильно вернуть назад, в землянку, на нары, чтобы было все по-прежнему. «Ошибка в том, что мы вышли, — подсказывает ему частица сознания, — те, кто приходил сюда, убедились, что нас нет, и ушли. Сейчас нет никого, кругом ни души! И они не вернутся, если мы не привлечем их тем, что станем прислушиваться и ждать. Когда прислушиваешься, в воздухе образуется нечто вроде ямы: и в эту яму все валится, и потому всегда можно определить, где она. Не могу я больше ждать, все болит от ожидания. Надо с этим покончить, вот я сейчас!..»