Облетая солнце

Мы поженились в сентябре 1927 года — через четыре месяца после того, как Джинджер познакомила нас. Мой букет состоял из белых лилий и гвоздик. Карен помогла мне составить его — в качестве свадебного подарка. Однако платье было плодом моего собственного творчества. Оно было сшито из тонкого крепдешина с длинными рукавами, оголяющими руки и закрепленными на запястьях. На юбке красовалась серебристая бахрома, напоминающая россыпь звезд… Перед свадьбой я подстригла волосы — сделала очень короткую стрижку «шингл». Я сделала это скорее импульсивно, этот жест символизировал для меня вдовое начало. И я сразу почувствовала, как легко и свободно дышит шея без груза волос.

Ди вел меня к венцу, выступая в роли моего отца. Он расчувствовался и вытирал слезы промокшим рукавом пиджака.

Затем был прекрасный обед в Матайге. Я сидела за столом, отчаянно пытаясь отвлечься от мыслей о Денисе. Насколько мне было известно, он отправился в Цаво, а затем в Уганду. Я послала ему телеграмму, приглашая на торжество. Но ответа не получила. Мне хотелось думать, что это ревность заставляет его хранить молчание. Но, может быть, мое послание просто до него не дошло.

Я внесла своих лошадей в «свободный список», попрощалась с Рутой, и мы с Мэнсфилдом на несколько месяцев отправились в свадебное путешествие в Европу. В Риме мы остановились в отеле «Хасслер», расположенном рядом с Испанской лестницей. Отель выглядел как дворец девятнадцатого века. В номере стояла огромная кровать, драпированная золотистым бархатом. Ванна была сделана из итальянского мрамора. Паркетный пол надраен до такого блеска, что сверкал, как освещенные зеркала. Мне все время хотелось себя ущипнуть, чтобы проверить — не сплю ли я.

— Отель «Георг Пятый» в Париже еще красивее, — сообщил мне Мэнсфилд. Когда же мы туда прибыли, я стояла несколько минут и с открытым ртом смотрела на величественный вид Эйфелевой башни и переливающиеся огнями Елисейские поля, на которые открывался вид из окна номера. Мэнсфилд же и тут бросил фразочку, что это, мол, тоже ничего особенного, вот, подожди, ты увидишь «Клэридж» в Лондоне. Надо сказать, он снова не обманул.

Мы подъехали к отелю на «роллс-ройсе» Мэнсфилда. Машина была настолько великолепна, что швейцары у входа буквально подпрыгнули на месте и бросились нас встречать. Подчеркнутое внимание, сверкающий мрамор повсюду, вазы, полные необыкновенных цветов, шелковые драпировки — все это оттеснило неприятные воспоминания о моем первом визите в Лондон, когда я чувствовала себя выброшенной на обочину жизни. На этот раз все на самом деле было иначе. И даже если грустные воспоминания и приходили мне в голову, перед глазами у меня стояла длинная вереница наших чемоданов «Луи Витон» — и горький привкус сразу рассеивался.

В Париже мы ели улиток. Тушеную квашеную капусту с листьями розмарина. Спагетти с мидиями и черного кальмара в Риме. Еще больше, чем еда, меня поразили культура и искусство в этих городах. Великолепные архитектурные ансамбли, ошеломительные виды, походы в оперу и в музеи. Однако всякий раз, когда мне встречалось нечто восхитительное, что очаровывало меня, я невольно ловила себя на мысли: «Жаль, что нет Дениса». И гнала тут же эту мысль прочь. В некотором смысле это попахивало предательством, к тому же представлялось совершенно нереальным. Денис сделал свой выбор. Я сделала свой. Мэнсфилд был добрым человеком. Я уважала его и восхищалась им. Конечно, чувство, которое я испытывала к нему, и в сотую долю не могло сравниться с тем, ради которого я глухой дождливой ночью отважилась верхом на лошади лезть на самую макушку горы и едва не погибла. Но тем не менее оно было стабильным, надежным. Он во всем поддерживал меня. Взяв меня за руку, он неустанно целовал, шепча: «Я счастлив, что мы нашли друг друга. Мне не верится, что все это правда».

Правда, как оказалось, Мэнсфилд был просто патологически привязан к матери. Мне было трудно осознать эту близость, да и как я могла — у меня не хватало опыта. Но он очень хотел, чтобы я ей понравилась. Он считал очень важным, чтобы мы поладили.

— Знаешь ли, у нее есть некоторые предрассудки насчет того, что ты из себя представляешь, — осторожно объяснял он.

— Что ты имеешь в виду?

— Африка есть Африка. Когда мы закончим наше путешествие и отправимся домой, мы сможем вести себя как нам заблагорассудится. Но мама и ее друзья… Они не очень современные люди.

Я полагала, он рассуждает о политике, пока не оказалась в руках Элизабет Арден. Мэнсфилд заказал для меня полный набор процедур по «приведению меня в порядок», как он выражался, и буквально втолкнул в дверь салона, не дожидаясь моих протестов. Сам же он отправился на Бонд-стрит и в Хэрродс, пока меня мазали, тыкали и подтягивали так, словно хотели вычистить всю изнанку жизни. Мне чуть не полностью вырвали брови, нарисовав их карандашом. Верхнюю губу и ноги обложили воском, а губы намазали таким ярко-красным цветом, что у меня зарябило в глазах.