Обмасонивание

Коллеги, вы гадалками подрабатывать не пробовали? Мы ж, типа, знаем грядущее:

«Что ни предскажет кому: разоренье,Убыль в семействе, глядишь — исполненье!Черт у ней, что ли, в дрожжах-то сидит?..»Вот и пришел Пантелей — и стоит,Ждет: у колдуньи была уж девица,Любо взглянуть — молода, полнолица,Рядом с ней парень — дворовый, кажись,Знахарка девке: «Ты с ним не вяжись!

Будет твоя особливая доля:Малые слезы — и вечная воля!»Дрогнул дворовый, а ведьма ему:«Счастью не быть, молодец, твоему.Всё говорить?» — «Говори!» — «Ты зимоюВысечен будешь, дойдешь до запою,Будешь небритый валяться в избе,Чертики прыгать учнут по тебе,Станут глумиться, тянуть в преисподню:Ты в пузыречек наловишь их сотню,

Станешь его затыкать…» ПантелейШапку в охапку — и вон из дверей.«Что же, старик? Погоди — погадаю!» —Ведьма ему. Пантелей: «Не желаю!Что нам гадать? Малолетков морочь,Я погожу пока, чертова дочь!Ты нам тогда предскажи нашу долю,Как от господ отойдем мы на волю!»

До этого «тогда» — семь столетий. И вести себя надо соответственно реальности. Нынешней, «святорусской».

Не-не-не! Чертей в пузырёк… пока не надо.

* * *

— Ну что, красавица, поняла? Полюбишь меня? Искренне. Душой и телом. Помыслами и пожеланиями. Радостями и печалями.

Я — пошутил. Чисто для её успокоения. Ожидал… какой-нибудь ответной улыбки. Но девка восприняла конкретно: упёрлась мне в грудь руками, осторожно, ожидая постоянно новой боли, приподнялась. Плотно сжав зубы, «смежив очи», она начала опускаться, надеваясь всё глубже. С решительным выражением лица, будто на амбразуру бросается… Ну, не грудью же!

Я — замер.

* * *

Кто мне эта малолетняя «доска с глазами»? Ипайнутая жёнка? Но — живое существо. А я и правда — мучить кошек никогда не любил. Котят топить приходилось. По осознанной необходимости. Но наслаждаться звуками и видом страданий жертвы…

И ещё. Мне до сих пор удивительно видеть, как набор акустических колебаний превращается в слова, в понятия и идеи, в мысли и эмоции человеков. В действия. Меняя оценки действительности до противоположных.

Вот только что: «… сильный, державный, царь православный, царствуй на славу…». Все сто восемьдесят миллионов, по всей широтно-долготно протяжённой… А вот раз и — «Долой кровавое самодержавие!». Тоже — повсеместно и широтно-долготно.

Здесь — не империя. Только одна душа. Но ведь и сто восемьдесят миллионов — из таких, отдельных, состоят.

Кое-какое… бла-бла-бла. Можно в спектр частот разложить. А у них — мысли, эмоции… поступки. Часто — против их собственных непосредственных материальных интересов. Иногда — против даже самой жизни. «И как один умрём в борьбе за это».

Вот, только что, надеться на немелкий уд лысого здорового чужого мужика — ужас. Несчастие невыносимое. Дальше — только повеситься. А вот — доза акустики. И то же самое действие исполняется уже осознанно, целенаправленно, самостоятельно. Одно из возможных. В границах допустимого. В изменившихся только что границах.

Дальше, если повезёт, это же действие, те же движения будут восприниматься как желаемые, приятные, прекрасные… Если, конечно, Ипай не вытопчет ростки нового, чуть начавшие пробиваться в её душе, своим слоновьим брюхом.

* * *

Она съехала до упора. И удивлённо уставилась на меня.

— Что, не больно? Я ж говорю — растянешься. В голове у тебя, конечно… Но тело твоё женское само знает. Только мешать не надо. Учись, детка, пока я живой. А теперь давай потихоньку вверх. И не спеша — обратно. Попрыгаешь чуток, ещё и понравится.

Всё с той же замедленностью сапёра на проржавевшем боеприпасе, она начала подниматься и опускаться… Не, блин, совсем не мой темп. Пришлось запустить руку ей между ног. В поисках «бутона наслаждений». Бутончика…

Факеншит! Должен же быть! Ага… Будет страстной женщиной. Когда вырастет. Но-но! Стоять! В смысле — сидеть. А второй рукой — прижать пальцами её сосок… Это что?! Это — грудь?! В смысле — бюст?! Англичане правы, давая слову «bust» значения: банкротство, халтура, разорение, налёт полиции…

Что поделать, Ваня, «сегодня бог послал…» вот такое. Работаем… с «банкротством».