Образы мифов в классической Античности

Скорее всего, с этим изображением не связана никакая литературная история. Видимо, перед нами просто срез повседневной жизни героев в те моменты, когда они не проявляют героизма. Этот сюжет, в отличие от сцены с Аяксом и Ахиллом (ил. 83), не стал популярным у художников. Но если за изображением Леды и сыновей с этой стороны вазы не стоит никакая история, почему должна быть история за изображением Аякса и Ахилла, которое кажется тоже не более чем срезом героической повседневности?

Третий пример того, что можно отнести к художественным новшествам, также связан с утраченной работой. Мы знаем о ней только потому, что ее упоминает римский эрудит Плиний. Это – образ уносимого орлом Ганимеда, созданный скульптором Леохаром (см. ил. 88).

Ганимед был одним из многих красивых юношей, рожденных в злополучной Трое. Перед красотой троих троянцев не могли устоять даже боги. Богиня рассвета Эос была очарована Титоном (ил. 35), сама богиня любви Афродита поддалась чарам Анхиса, которому родила сына Энея (см. ил. 59), а соблазнительная красота Ганимеда поразила Зевса, причем настолько, что верховный бог унес его на Олимп и сделал виночерпием среди богов.

На вазе конца VI века до н. э. (ил. 86) Ганимед, юный отрок, изображен на службе. Он стоит перед Зевсом, держа наготове кувшин, тогда как у его вальяжного господина в левой руке зажата молния, а в правой – фиал для возлияния. По бокам от центральных фигур расположились остальные боги и богини.

(87) Зевс преследует Ганимеда

Краснофигурный аттический канфар

Около 490–480 гг. до н. э.

Роспись: Мастер Брига

Музей изящных искусств, Бостон (Коллекция Перкинса).

(88L) Орел уносит Ганимеда

Пара золотых сережек

Около 330–300 гг. до н. э.

Метрополитен-музей, Нью-Йорк

(89R) Ганимед прислуживает орлу

Римский саркофаг, рельеф

Конец II века н. э.

Музей Ватикана (Бельведерский дворец)

В V веке до н. э. вазописцев всё меньше стали интересовать последствия похищения и всё больше – само похищение. Им нравилось представлять его как своего рода любовную погоню, так они чаще всего и воспроизводили похищение в течение примерно полувека. Обычно (ил. 87) художники живописали, как растерявший всякое достоинство Зевс, со скипетром в одной вытянутой руке и растопыренными пальцами другой руки, преследует убегающего мальчика, норовя схватить свою жертву. Ганимед держит обруч, указывающий на то, что он еще совсем ребенок, и пытается убежать от домогающегося его бога. От бега распахиваются его одежды, обнажая красивое тело. Видит ли художник в этом жесте случайность или, скорее, намекает на то, что в нем может быть что-то намеренное, а то и провокационное?

С середины V века до н. э. такая коллизия перестала привлекать художников, а с IV века до н. э. они стали изображать похищение Ганимеда совсем иначе. Возможно, их вдохновлял знаменитый образ (ныне утерянный), созданный скульптором IV века до н. э. Леохаром, который иллюстрирует эту историю на новый лад. Он запечатлел не самого Зевса, а его священную птицу, орла, уносящего Ганимеда. Скульптуру Леохара высоко оценили за «…орла, который понимает, что он похищает в Ганимеде и кому доставляет его, и бережно оберегает от своих когтей мальчика, даже через одежду…» (Плиний Старший. Естественная история, XXXIV, 79).

Новаторство Леохара, похоже, перевернуло привычные представления о том, как следует изображать Зевса и Ганимеда. Новый образ (восходящий, скорее всего, к оригиналу Леохара) возник не только в скульптуре, но и в других техниках. Изящная пара золотых сережек (ил. 88) представляет собой фигуру подростка, который грациозно возносится, удерживаемый твердой, но нежной хваткой орла. Ганимед приподнял одну руку, обнимая голову птицы, а орел опустил клюв, словно целуя мальчика.

Позднее время от времени вставал вопрос, был ли орел посланником Зевса или самим Зевсом, принявшим облик птицы. Эта предполагаемая двусмысленность заметна в римском рельефе (ил. 89), на котором Ганимед предлагает чашу не Зевсу (как на ил. 86), а орлу. Ганимеда можно опознать по мягкой остроконечной шапке, характерному атрибуту троянцев. Но что олицетворяет фигура, которая полулежит под орлом, неясно. Зевса мы нигде не видим, если только орел в действительности не его посланник и не атрибут, а сам бог в птичьем обличье. Греческий писатель Лукиан во II веке н. э. разрешает эту проблематичную двусмысленность в своей обычной ироничной манере в следующем диалоге: