Образы мифов в классической Античности

Эту группу богов от другой группы справа (ил. 189) отделяет зазор, который заполняет группа стоящих фигур (ил. 188

), эти фигуры настолько меньше богов, что их следует воспринимать как людей. Две девочки несут на головах что-то похожее на табуреты, приближаясь к взрослой женщине, спиной к спине с женщиной стоит мужчина в облачении священника, он держит большой кусок ткани, который, возможно, ему помогает складывать ребенок. Далее справа расположена вторая группа богов (ил. 189). Афина восседает со своей эгидой (от нее остался только след) на коленях; Гефест, хромой бог ремесленников, опираясь на костыль, повернулся к ней, желая поговорить. Правее – бог моря Посейдон, один из старших богов, он, по-видимому, увлечен беседой с юным Аполлоном, в поднятой руке которого, возможно, был когда-то музыкальный инструмент. Рядом с Аполлоном сидит его сестра Артемида, а справа от нее – Афродита, в основном сохранившаяся только на слепках; ее рука лежит на плече Эроса, ее юного сына, озорного бога любви.

Почему представлено именно это собрание богов? Чем заняты фигуры смертных между двумя группами богов? И почему боги отворачиваются от них?

Так как украшающие храм скульптуры обычно иллюстрируют истории, связанные с богами или героями, часть исследователей попытались интерпретировать фриз Парфенона с точки зрения мифа. Так, в широко обсуждавшейся статье Джоан Б. Коннелли высказана гипотеза о том, что в центральной сцене (ил. 188) запечатлен Эрехтей, легендарный царь Афин, готовящийся ради спасения города от военного нашествия принести в жертву одну из своих дочерей.

Согласно мифу, Эрехтею, вопросившему оракула, как можно отстоять город, был дан ответ: афиняне победят, если он принесет в жертву принцессу. По мнению Коннелли, мужская фигура со сложенным куском ткани в руках – это Эрехтей, ткань – погребальный саван для помогающего ему ребенка, а сам ребенок – его младшая дочь, принесенная в жертву первой. Две девушки слева от центральных фигур интерпретируются как две другие дочери Эрехтея, которые, поклявшись умереть вместе, покончили с собой после смерти младшей сестры. Предположительно, на табуретах, водруженных на их головы, они несут собственные саваны. Встречающая женщина – их мать, будущая жрица Афины. В трагедии Еврипида (написанной вскоре после создания скульптурного фриза Парфенона), почти полностью утраченной, она в патриотическом порыве восклицает, что, хотя родители жаждут отправить на битву своих сыновей, готовых отдать жизнь за спасение города, она во имя той же цели отдает своих дочерей.

Коннелли полагает, что собравшиеся боги отворачиваются от этой драматичной центральной сцены, потому что, как верили греки, боги не могут допустить, чтобы они осквернились контактом со смертью. Множество же остальных фигур на фризе, включая процессию колесниц и всадников, представляет участников торжества, которое было учреждено в память о благородной жертве девушек.

Это истолкование во многом убедительно, но убеждает не всех. Некоторые считают, что с таким трагическим сценарием не соотносится спокойное настроение центральной группы. Более того, чем дальше мысль интерпретатора движется от центра, тем жиже становятся его аргументы. Особенно ненадежна трактовка великолепной кавалькады всадников, составляющей основную часть задней и боковых сторон фриза. Наконец, многие исследователи уверены, что крайний справа ребенок от центральной сцены – это мальчик, а не девочка, и если так, вся теория рушится.

На протяжении более двух столетий общепризнанным считалось совершенно другое, не мифологическое, истолкование.

Один из первых современных экспертов, Джеймс Стюарт, посетивший Афины в конце XVIII века, предположил, что фриз иллюстрирует Великие Панафинеи. Этот праздник в честь Афины, отмечавшийся раз в четыре года, сопровождался спортивными состязаниями и жертвоприношениями и завершался шествием, кульминацией которого было подношение нового, искусно сотканного одеяния (пеплоса) древней, высоко почитаемой статуе богини. Стюарт соотнес некоторые фигуры, несущие предметы, подходящие для этого случая, с текстами, описывающими церемонию, и прежде всего определил, что сцена в центре восточного фриза имеет отношение к пеплосу, даримому Афине в кульминационный момент праздника.

Поскольку Афина – богиня, в честь которой был построен Парфенон, то такая трактовка имела свои достоинства. Еще больше ей придало законности признание в одной из фигур в шлеме и со щитом, едущей в колеснице вместе с волнующимся возницей, апобата (ил. 190), атлета, участвовавшего в конных гонках, который должен был на бегу спрыгивать с колесницы и вскакивать обратно на нее, что было одним из самых зрелищных событий в играх, составлявших часть Великих Панафиней. Предположение о том, что церемония, а не миф могла стать темой фриза, украшающего Парфенон, весьма необычно, но и сам фигурный фриз был совершенно необычным для такого рода храмов.