Во второй половине декабря 1610 года Гермоген, наконец, решился на то, чтобы открыто призвать свою паству к вооруженному восстанию на утеснителей: Он начал посылать по городам свои грамоты, в которых объяснял королевскую измену, разрешал народ от присяги Владиславу и просил городских людей, чтобы они, не мешкая, по зимнему пути, "со- брався все в збор со всеми городы, шли к Москве на литовких людей".
В первый раз Гонсевскому удалось перехватить такую грамоту на святках 1610 года. Затем полякам попали в руки списки с грамот патриарха, датированные 8 и 9 числами января 1611 года; эти грамоты были отправлены патриархом в Нижний-Новгород (с Василием Чертовым) и к Просо- вецкому в Суздаль или Владимир. Главным же образом Гремоген рассчитывал на Пр. Ляпунова и подчиненных ему рязанских служилых людей. К Ляпунову он обратился, повидимому, раньше, чем ко всем прочим, и Ляпунов поднял знамя восстания через две-три недели после смерти Вора, около 1 января 1611 года. Об отложении Рязани Сигизмунд и Ян Сапега знали уже в середине января по известиям из Москвы. Таким образом, обнаружилась враждебная Сигизмунду деятельность патриарха и его полный разлад с изменным московским правительством. Это последнее не остановилось перед тем, чтобы немедля употребить силу против строптивого пастыря. Для того чтобы он не мог ссылаться письменно с городами, у него были "дияки и подьячие и всякие дворовые люди пойманы, а двор его весь разграблен". О таком насилии 12 января 1611 года уже знали в Нижнем. В те дни пришла о том весть и к Пр. Ляпунову. Он тотчас же заступился за Гермогена и послал грамоту "к боярам о патриархе и о мирском гонении и о тесноте". Его грамота подействовала: "с тех мест, - писал он в исходе января, - патриарху учало быти повольнее и дворовых людей ему немногих отдали". Но это было лишь временное послабление: Гермоген до конца своих дней оставался под тяжелым надзором и томился в Кремле "аки птица в заклепе". Одинокий, никем не поддержанный старец лишен был возможности действовать, как бы хотел, и ему оставалось только твердым словом своим возбуждать и ободрять народное движение, поднятое им самим. Зато верная паства патриарха очень ценила это твердое слово, именовала Гермогена "вторым Златоустом" и слагала ему благоговейную похвалу. Уже в марте 1611 года ярославцы писали о Гермогене: "Только б не от Бога послан и такого досточудного дела патриарх.не учинил, - и за то (народное дело) было кому стояти? не токмо веру попрати, хотя б на всех хохлы хотели (поляки) учинити, и за то бы никто слова не смел молвити!". Так высоко ставили русские люди подвиг патриарха: он один открыл глаза русским людям на иноземный обман и своею твердостью спас государство от окончательного порабощения... "Неначаемое учинилось!", замечали современники, говоря о великом подвиге слабого и одинокого среди "изменников" старика204.
IV