Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв

Но именно эта возможность переманить способного к работе человека с тягла и службы в частный двор или в частную вотчину поддерживала обычай "добровольной" службы без крепости. Людей, записанных в тягло или в служилую десятою, нельзя было формально укрепить в холопстве, потому что правительство запрещало выход с черных тяглых мест и с го­сударевой службы, А между тем много таких людей укрывалось на част­ных землях привилегированных владельцев, где и жило "во льготе", ра­зорвав свои связи с государством, Их держали там без крепостей и звали чаще всего именем "закладчиков". Отношения их к землевладельцам бы­ли чрезвычайно разнообразны. При крайней юридической неопределен­ности они представляют большой бытовой интерес. Мы видим закладчи­ков везде: на монастырских землях они зовутся "вкладчиками", "дворни­ками" и просто "закладчиками"; на землях боярских их зовут "дворника­ми", "вольными холопами", просто "людьми" и тоже "закладчиками". В одних случаях это арендаторы владельческих земель и дворов, в других - сторожа осадных дворов и дворов "для приезду", в третьих - дворовые слуги, в четвертых - это обитатели их собственных дворов и усадеб, ког­да-то тяглых, а затем фиктивно проданных привилегированному земле­владельцу и потому "обеленных", т.е. освобожденных от тягла. Вся эта среда представляла собою внезаконное явление, с которым правительство долго не находило средств бороться. Оно не раз запрещало держать за­кладчиков, оно требовало крепости из всякого служившего в частном хо­зяйстве человека, но это не вело к цели, и закладничество жило> как изве­стно, во всей своей силе до Уложения 1649 года37.

Мы представили перечень тех способов, какими частные земельные хозяйства осваивали и укрепляли за собой рабочую силу. Все эти способы одинаково вели к ограничению свободы и прав крестьянской и вообще тяглой массы, а некоторые из них клонились и к нарушению правительст­венных интересов. Когда землевладельцы сажали на пустоши новых ра­ботников и их трудом переводили эти пустоши "из пуста в жило", прави­тельство выигрывало во всех отношениях: населенная и обработанная вотчина прямо увеличивала средства и силы самого правительства. Но когда этих новых работников хищнически вырывали из чужого хозяй­ства, терпело не только это последнее, но терпело и правительство: оно должно было разбирать тяжбу о крестьянах и лишалось дохода и службы с потерпевшего хозяйства. Когда владелец кабалил ссудою и серебром своего крестьянина, правительство могло оставаться спокойным: за разо­ренного мужика платил подати его владелец, а над общим вопросом о последствиях обнищания земледельческого класса тогда еще не задумы­вались. Но когда разоренный крестьянин превращался в непашенного бо­быля или продавался с пашни в холопи, оставаясь в руках прежнего вла­дельца, правительство теряло: крестьянская деревня обращалась в пус­тошь и не давала податей. И так бывало во многих случаях: одно и то же действие, смотря по его обстановке, обращалось то в пользу, то во вред господствовавшему порядку. Этим обстоятельством прежде всего дочжно объяснять ту нерешительность и осторожность, какую мы видим в дейст­виях правительства. Жизнь заставляла его в одно и то же время служить различным целям: поддерживать землевладельцев, особенно служилых, в их усилиях привязать трудовое население к месту, вместе с тем охранять свой собственный интерес, часто нарушаемый землевладельческой поли­тикой, и охранять интересы крестьянства, когда они сближались и совпа­дали с правительственными. Не будучи в состоянии примирить и согла­сить разные и в существе непримиримые стремления, правительство до самого конца века не могло выработать определенного и решительного образа действий в постигшем его кризисе, и этим еще более осложняло дело.