Одиссей Полихроніадесъ

«Благородный этотъ юноша, по имени Одиссей Полихроніадесъ, отчизной не будетъ забытъ! Вс проливали слезы при вид отроческой красоты его, изувченной зврскими побоями изверговъ. Яніоты толпами окружали его страдальческій одръ. Жизнь его долго была въ крайней опасности. Его почтенная матерь, можетъ быть, навсегда разстроила свое здоровье, видя его на одр. Мужественный юноша однако оставался вренъ иде, одушевлявшей его. Онъ сказалъ друзьямъ, окружавшимъ его: «Я счастливъ, досточтимые господа мои, что пострадалъ такъ жестоко за вру и родину!» Наконецъ усилія почтенныхъ врачей возстановили его здоровье, и эпироты могутъ поздравить себя, что у нихъ однимъ благороднымъ патріотомъ больше. Да здравствуетъ молодой Одиссей Полихроніадесъ, и да хранитъ Богъ благороднаго юношу для блага христіанскаго Востока!»

Я положилъ газету на столъ. Этотъ тонъ, эти слова для меня были столь неожиданны, столь высоки, что я, подавленный ими, не ощущалъ въ первую минуту даже и радости, я сталъ вдругъ задумчивъ и, вздохнувъ глубоко, еще разъ съ уваженіемъ перечелъ корреспонденцію.

«Однако, — воскликнулъ я мысленно, наконецъ, — однако это что-то ужъ слишкомъ! Боже, за что Ты вознесъ мой рогъ такъ высоко передъ лицомъ всхъ людей?»

И я въ третій разъ посмотрлъ на свое имя. Чисто, ясно: — Одиссей Полихроніадесъ. Это я! и гд жъ? На какихъ скрижаляхъ неизгладимо изсчены эти дорогіе мн звуки? На столбцахъ періодическаго изданія, въ которомъ тутъ же рядомъ, рядомъ со мной, безбрадымъ отрокомъ, красуются монархи, полководцы, писатели великіе и политическіе мужи нашего вка! Да, повыше я читаю: «Тогда именуемый Яни Акостанъ-дудаки лодочникъ сказалъ матросу Маттео: «Я разобью теб, оселъ, морду». На что матросъ Маттео отвчалъ ему: «А я кишки теб вырву и тогда…»

Нтъ, это глупо. Выше:

«Наши министры точно маскарадные шуты…»

Нтъ, ниже:

«Хлопокъ, привозимый изъ Америки…»

Нтъ! Вотъ пошли короли:

«Его величество король Викторъ-Эммануилъ возвратился въ Туринъ».

Вотъ Гарибальди, вотъ императоръ Наполеонъ въ трехъ мстахъ, волненіе въ Навпліи, вотъ самъ султанъ! И рядомъ со всми ними ты, мой Одиссей, увнчанный лаврами патріотизма.

Да! А говорятъ еще, что Исаакидесъ человкъ скверный и глупый; а онъ вотъ что сдлалъ. Нтъ, я вижу, что эти люди судили поверхностно, что онъ замчательный политическій писатель и надежный другъ. И, размышляя такъ, я ршилъ, что завтра же пошлю эту газету къ матери въ Загоры, и вышелъ опять въ гостиную.

Танцы прекратились, и Зельха обходила гостей съ тамбуриномъ, собирая деньги. Она хорошо уже знала порядокъ и правила политическихъ приличій. Прежде всего она подошла не къ хозяину, а къ представителю другой великой державы — Ашенбрехеру; чуть улыбаясь и глядя на него немного какъ будто свысока, она тихо опустилась къ нему на колни и обвила рукой ему шею. Ашенбрехеръ съ любезностью поспшилъ положить ей серебряный меджидіе. Зельха поблагодарила его движеніемъ руки и, вставъ съ его колнъ, почти перепрыгнула въ объятія Киркориди. Греческій консулъ, отстраняя ее, ласково сказалъ ей: «Не сиди у меня долго, дитя мое; у меня неловко: ты видишь, какъ я толстъ. Иди себ дальше». И онъ положилъ ей тоже меджидіе.

Благовъ махнулъ ей тихонько рукой, чтобъ она проходила мимо его. Я замтилъ, что Ашенбрехеръ сказалъ тогда, обращаясь къ Киркориди:

«М-сье Благовъ лицемрне и искусне насъ; онъ бережетъ все лучшее для свиданій съ глазу на глазъ».

Греческій консулъ лукаво подмигнулъ въ сторону Благова и подтвердилъ слова Ашенбрехера греческою пословицей: «Извстно, что волкъ тумана ищетъ».

— Вы ошибаетесь господа, — возразилъ Благовъ какъ будто весело, но я видлъ, что ему было стыдно и онъ желалъ перемнить разговоръ; онъ подозвалъ меня и тихонько приказалъ мн сходить и справиться у людей, есть ли все, что нужно къ ужину? Чтобы денегъ не жалли и чтобы было всего много. Я сбгалъ, узналъ, что все въ порядк и все хорошо; доложилъ объ этомъ на ухо консулу и, на случай новыхъ порученій, оперся сзади его на высокую рзную спинку кресла. Разговоръ о маленькой цингистр продолжался.

— Врно одно, что она хорошетъ, блетъ и полнетъ, — говорилъ Ашенбрехеръ. — Лтомъ она была ребенокъ въ род этого сына Эисме, который кружится и пляшетъ только потому, что такъ велитъ мать. А у этой двушки уже теперь замтны и въ танцахъ томленіе и нга, которыхъ прежде у ней не было. Румянецъ ея теперь сталъ очень нженъ и хорошъ.

— У нея на щекахъ краска, — сказалъ Киркориди.

— О! едва ли, — возразилъ Ашенбрехеръ.

— Есть краска, есть, — закричала изъ угла Ферземинъ.

— Что ты врешь, собака! — возразила ей мать Зельхи. — Нтъ у нея краски! Нтъ!

Ашенбрехеръ ршился сдлать испытаніе; онъ позвалъ Зельху, которая въ эту минуту собиралась уже ссть на колни Бакева, взялъ ее за руку, спросилъ ея платокъ и началъ тереть ей щеки. Она не сопротивлялась и самодовольно подставляла ему лицо. На платк не было ничего, и Зельха, сдлавъ австрійскому консулу небольшую гримасу, спросила:

— Что, есть? Что, нашелъ?

Ашенбрехеръ тогда вставъ поклонился ей низко и сказалъ:

— Виноватъ.