Одиссей Полихроніадесъ

Долго сидлъ я такъ, сокрушаясь, одинъ. Я слышалъ, какъ въ зал толпой уходя прощались гости; узнавалъ голоса, слышалъ ея беззаботный, безстрашный, неразумный смхъ. Слышалъ, какъ Благовъ приказывалъ, чтобы музыканты играя провожали гостей чрезъ весь дворъ до воротъ по обычаю Востока.

Музыка удалялась, утихала, утихла вовсе вдали. Я же сидлъ и все сокрушался.

Консулъ потомъ приказывалъ что-то въ зал кавассамъ; потомъ прошелъ Кольйо по зал изъ спальни Благова тихо въ своей мягкой обуви. Только доски скрипли. И я содрогался и отъ этого скрипа, и отъ легкаго стука консульскихъ каблуковъ.

Стукнули еще дв-три двери въ дом. Наконецъ все затихло. А я все еще сидлъ и говорилъ себ: «Маменька моя, маменька! Что-то онъ скажетъ мн завтра? Что заговоритъ онъ поутру?

Камень Сизифа низринулся въ одинъ мигъ съ недосягаемой вершины и въ паденіи своемъ онъ разрушилъ мгновенно все зданіе богатства, славы, наслажденія, которое я усплъ уже мысленно воздвигнуть въ эти два незабвенные дня моей жизни, и самъ я лежалъ теперь во прах и ужас подъ этими позорными обломками, подъ этими презрнными остатками моихъ малодушныхъ мечтаній и страстей. Я поздно уснулъ, забывъ раздться, и Богу въ эту ночь отъ чрезмрнаго унынія не въ силахъ былъ молиться.

IV.

КАМЕНЬ СИЗИФА.

ЕЩЕ ИЗЪ ВОСПОМИНАНІЙ ОДИССЕЯ ПОЛИХРОНІАДЕСА, ЗАГОРСКАГО ГРЕКА90.

I.

«Скажи мн, наконецъ, Одиссей мой, что жъ сталось съ тяжелымъ камнемъ Сизифа, который низвергся такъ внезапно съ той вершины, гд ты думалъ утвердить твое дтское счастіе?» Такъ пишешь ты мн, мой добрый другъ, въ послднемъ твоемъ письм изъ Аинъ. Ты повторяешь: «Я жду!» и совтуешь мн забыть т опасенія, на которыя я указывалъ въ моихъ теб отвтахъ. «Не тревожься (говоришь ты), не стыдись писать мн о внутреннихъ буряхъ твоего дтскаго самолюбія и томительныхъ радостяхъ твоихъ весеннихъ дней, о давно протекшихъ годахъ мира и забвенія на милой твоей родин.»

«Все возрастающая день ото дня трагическая мощь того исполинскаго потока исторіи, въ кровавыя волны котораго мы вс (вс до одного) жители христіанскаго Востока влечемся неудержимо теперъ и съ энтузіазмомъ, и съ ужасомъ, — эта трагическая мощь великихъ событій дня не заставитъ меня, Одиссей мой, забыть нашу дружбу; и трубный призывъ, увнчанный лаврами Кліо, не заглушитъ вполн въ моемъ сердц ни милыхъ мн жалобъ твоего отроческаго унынія, ни любовныхъ псенъ забавной турчанки твоей, ни звуковъ твоего благочестиваго псалмопнія въ православныхъ церквахъ прекраснаго Эпира. Будь покоенъ! Пиши, пиши все такъ же искренно, какъ ты писалъ до сихъ поръ, и, если мн самому придетъ очередь стать въ ряды бойцовъ за свободу Греціи и всего христіанства, я прочту со вниманіемъ и съ улыбкой радости твои правдивыя строки даже при свт бивуачныхъ огней и наканун опаснаго боя.»

«И почему ты думаешь, Одиссей, что въ повсти твоей такъ мало связи съ событіями дня? Ты ошибаешься, и страхъ твоей скромности, могу тебя уврить, напрасенъ, мой другъ! Напротивъ того, для внимательнаго ума очень многое въ изображаемомъ тобою мирномъ прошломъ объясняетъ грозньй взрывъ настоящаго. Читая твои записки, я вижу всю Турцію, а не одинъ только Эпиръ, я вижу, до какого униженія и разстройства была доведена она на дл тми же самыми европейскими друзьями ея, которые такъ ее защищали въ рчахъ и дипломатическихъ актахъ своихъ; я вижу, какъ своевольно господствовали въ ней агенты иностранныхъ державъ, ревниво охранявшіе ее отъ самыхъ умренныхъ притязаній Россіи. Эти державы, на которыя и мы, мы, аиняне… увы! такъ долго и такъ напрасно надялись. Я вижу и понимаю многое изъ записокъ твоихъ, будь покоенъ. Я вспоминаю и т слова твои, которыя ты сказалъ мн всего четыре года тому назадъ, когда мы съ тобой сидли задумчиво на Халкедонскомъ берегу и восхищались сіяющими дивною красой мирными и богатыми берегами синяго Босфора и многоцвтными и зелеными.»

«Ты, Одиссей, сказалъ мн тогда: «Что значитъ вашъ тонкій и образованный аинскій умъ?..» Умъ вреденъ иногда. У событій свой умъ. И глупые люди иногда видятъ дло въ грубости своей врне слишкомъ тонкихъ людей. Не врь ты Англіи, даже и она ничего не можетъ. Не врь ни въ союзъ съ мусульманствомъ, ни въ возрожденіе Турціи. Самъ я туркамъ не только не врагъ, нтъ, я съ ними живу хорошо, имю отъ нихъ выгоды; я свыкся съ ними, и очень многія черты ихъ характера для меня привлекательны. Но врь мн, Турція скоро погибнетъ, вопреки и теб, и мн, и всмъ друзьямъ своимъ, вопреки всмъ собственнымъ усиліямъ! Я вижу каждый день, какъ эта устарвшая Турція таетъ мало-по-малу и разрушается, несмотря на раздоры христіанъ другъ съ другомъ, несмотря на миръ съ Россіей, несмотря на умренность и искренность этой самой Россіи, которая повидимому и забыла, что есть на свт страшный для всхъ восточный вопросъ».