Одиссей Полихроніадесъ

— Богъ Каину, а я теб говорю. Не тумань, бре, несчастный ты, головы моей… Имю дло! Стой (и онъ довольно ласково взялъ меня за одежду на груди моей и продолжалъ такъ:) — я уйду, а ты скажи консулу вотъ такъ: Былъ попъ Коста; ждать не могъ и веллъ мн передать вамъ, что правительство турецкое хочетъ замнить подать верги новою податью темету и что народъ недоволенъ. Темету будутъ взимать по оцнк всего имущества и дохода. Богатые люди уже свои дла охлопотали, и наши діаволы-архонты (тутъ онъ радостно улыбнулся тому, что христіане въ Турціи такіе умные!) врно, что-нибудь… Кто ихъ знаетъ (опятъ улыбка и знакъ пальцами, что деньги, взятки даютъ чиновникамъ туркамъ…) И беи, конечно… А бднымъ трудне темету, чмъ верги. И тутъ всего трудне простой туркарь93, потому они, знаешь ты самъ, нуждаются. И это очень хорошо. Объясни, что именно турки-то бдные и простые хотятъ протестовать и противиться, а христіане и жиды съ ними заодно… Слышалъ, море? Ну, прощай… будь здоровъ.

Я печально общалъ передать. Попъ ушелъ; и какъ только я услыхалъ, что Благовъ отперъ свою дверь, то я тотчасъ же поспшилъ къ нему, полагая, что, можетъ быть, наедин наконецъ онъ мн скажетъ что-нибудь и разршитъ мои мучительныя сомннія, хотя бы и убійственнымъ ударомъ, но разршитъ ихъ.

Я вышелъ и, выслушавъ еще разъ все то же хладное: «Здравствуй!», началъ, какъ древній врный встникъ слово въ слово: «Былъ попъ Коста и сказалъ, что»…

Благовъ, качаясь въ креслахъ, слушалъ меня съ величайшимъ вниманіемъ, и когда я кончилъ, онъ сказалъ:

— Хорошо. Какъ ты сказалъ? темету? Запиши вотъ на этой бумажк латинскими буквами. Записалъ?

— Записалъ.

— Хорошо. Иди.

Ну, не адъ ли это?

Наконецъ мн ужъ на третій день пришла мысль обратиться къ Кольйо.

Мн показалось тогда, что онъ лучше всхъ людей постигнетъ мои чувства и дастъ мн совтъ добрый, ибо онъ Благова знаетъ уже около года, и путешествовалъ вмст съ нимъ, и въ Константинопол былъ, и… даже въ эту минуту я вспомнилъ одно обстоятельство, на которое прежде не обратилъ большого вниманія. Кавассъ Маноли еще прежде, глумясь надъ стыдливостью Кольйо, совтовалъ мн при немъ же приподнять ему широкій рукавъ его албанской рубашки и поглядть, «что у него есть на рук».

Я схватилъ тогда Кольйо за рукавъ, но онъ красня сердито вырвался у меня и ушелъ, хлопнувъ дверью, а Маноли, смясь, уже безъ него прибавилъ: «Эротическія дла! Не смотри на него, что онъ смирный. Онъ манга94!..

Вотъ почему я подумалъ, что Кольйо можетъ боле, нежели кто-нибудь, быть мн полезенъ, можетъ понять мои чувства и объяснитъ мн, какъ мн должно объяснять себ хладное молчаніе нашего господина и благодтеля.

Я сталъ искать Кольйо по всему дому и долго не находилъ его; наконецъ мн сказали люди, смясь, что Кольйо очень огорченъ и сидитъ въ саду одинъ на камешк у стны…

Что такое еще случилось?

II.

Кольйо въ самомъ дл сидлъ за стной дома въ саду, на камн, въ уединенномъ мст. Онъ плакалъ тихо и утиралъ слезы тмъ самымъ широкимъ албанскимъ рукавомъ своимъ, который скрывалъ его эротическую тайну…

Увидавъ это, я понялъ, что теперь не время мн говорить ему о моихъ секретахъ и совщаться съ нимъ; я слъ около него на другой камень и ласково спросилъ: «что случилось?..»

Онъ долго не смотрлъ на меня и долго не хотлъ отвчать, а потомъ сказалъ:

— Спроси у людей, они вс смются теперь надо мной!..

Я отвчалъ ему, что я ничего не знаю.

— Объ ламп… — сказалъ онъ наконецъ.

Случилось вотъ что. Милый и честный Кольйо былъ очень недогадливъ и вмст съ тмъ очень хотлъ быть тонкимъ человкомъ; отъ этого онъ безпрестанно длалъ ошибки; къ тому же онъ былъ и неловокъ; довольно стройный, хотя и широкоплечій, онъ какъ-то умлъ быть еще шире, чмъ казался, цплялся безпрестанно за двери, шумлъ, стучалъ, ронялъ; пламенно стараясь услужить Благову и, обожая его, онъ забывалъ его привычки, не ставилъ ему туфли на ночь, не туда клалъ сигары, куда нужно. Усердствовалъ не въ мру; билъ вещи иногда и цнныя и, разбивъ, останавливался передъ консуломъ печально, а консулъ говорилъ ему спокойно:

— Старайся не бить!

И Кольйо уходилъ, еще больше испуганный и почти недовольный, пожимая плечами, почему это Благовъ не бранитъ и даже не бьетъ его за дло, когда слдуетъ бить и бранить… Когда бы хуже не было!..

Почти то же, что думалъ я въ эти дни, думалъ Кольйо всегда въ подобныхъ случаяхъ. Насчетъ лампы вотъ какъ было. Г. Благовъ привезъ изъ Константинополя дорогую и большую новую европейскую лампу, окрашенную зеленоватымъ цвтомъ древней бронзы. Кольйо, желая угодить и показать, что онъ русскій хлбъ не даромъ стъ, взялъ ее внизъ и цлое утро чистилъ и скоблилъ ее всячески, до того, что она, наконецъ, стала желтенькая и заблистала какъ простая новая мдь. Онъ ее поставилъ на столъ и ушелъ. Вдругъ звонокъ. Благовъ стоитъ предъ лампой; около него два гостя — архонты, Бостанджи-Оглу и кавассъ Анастасій…

— Кто это сдлалъ, Кольйо? — спрашиваетъ консулъ.

Кольйо говоритъ весело, что онъ вычистилъ.

— Хорошо! — говоритъ консулъ. — Прекрасно! Чисто!..