Одиссей Полихроніадесъ

Не прогнать простого мальчишку за потерю девяти золотыхъ. Поврить ему на слово! И удалить его безпощадно за то только, что рукъ не вымылъ и фустанеллу полнился перемнить… Какъ понять такого человка? Какъ угодить ему?.. Ни я, ни Кольйо не понимали. И какъ намъ было понять? Привычки и понятія наши были совсмъ иныя. У насъ, на Восток, есть свои опредленные общіе обычаи, придерживаясь которыхъ, самый неопытный человкъ можетъ не длать грубыхъ ошибокъ; у русскихъ образованнаго общества нтъ обычаевъ; у нихъ всякій иметъ свои обычаи. У насъ, напримръ, въ субботу надо вымыть полъ въ дом, и если придутъ гости, это ничего, надо только воскликнуть: «Ахъ, извините; вы застали насъ вверхъ дномъ (ано-като)»… Иначе какъ «ано-като» кто скажетъ? А Благовъ «ано-като» никому не говорилъ, не извинялся, запрещалъ по субботамъ мыть у себя каждую недлю полы и говорилъ, что «это грязная чистота». У насъ, когда слуга кофе или варенье подаетъ, онъ долженъ имть видъ кроткій и какъ бы жалобный и, потупя очи, отступить, подавъ, и даже еще лучше, если онъ руку къ сердцу приложитъ. А подносъ всякій разъ водой всполоснуть, и если онъ будетъ мокрый, то это не бда, — значитъ, онъ чистъ, если свжая вода съ него течетъ. Отступить назадъ и руку прикладывать — это Благовъ любилъ, и когда Кольйо, побывавъ на Босфор, думалъ, что надо это оставить, Благовъ, который какъ будто бы ничего вокругъ себя не замчалъ, а все видлъ, тотчасъ же сказалъ ему: «Кольйо! Нтъ, ты руку прикладывай къ сердцу такъ — это мн нравится»… А подносъ мокрый подавать не приказывалъ… Юноша, напримръ, у насъ, слуга ли, какъ Кольйо, или купеческій сынъ, подобный мн, — все равно, — юноша долженъ быть прежде всего экономенъ, и деньги крпко, крпко, и свои, и отцовскія, и хозяйскія, въ рук держать… Одинъ вотъ юноша болгаринъ тонулъ въ Дуна, а деньги въ рук… Такъ и вынули его… Это человкъ будетъ! А не то, что девять лиръ золотыхъ потерять въ кофейн… За это изувчить мальчишку стоитъ. И можно ли врить ему?.. А платье?.. На что это платье? Слуга или служанка чмъ грязне, тмъ лучше… Бгай внизъ, вверхъ… стучи, кричи, работай… Есть ли время наряжаться и чиститься хорошему человку?.. И купечеческій сынъ точно также. Его бранитъ отецъ за щегольство и опрятность… И скоре горцу, воину по духу, можетъ нравиться разодтый молодецъ-сынъ, чмъ городскому купцу. «Ты человкъ труда! Не развращайся»… А Благовъ только за одно пятно на юбк хотлъ удалить Кольйо… О поцлуяхъ моихъ молчитъ и ученость мою зоветъ риторствомъ… Разв риторъ, риторъ — дурное слово?.. Демосенъ и Цицеронъ были риторы… Это обязанность просвщенія… Какъ же мы съ Кольйо угодимъ ему?.. Ни я, ни Кольйо не могли этого постичь… Но у Кольйо была совсть чиста, и онъ плакалъ о ламп только изъ самолюбія, обижаясь, что весь городъ будетъ это знать и назовутъ его яніоты человкомъ «дикимъ и необразованнымъ», а я находилъ себя преступнымъ.

Мы посидли нсколько времени молча и въ раздумьи… Потомъ походили по саду тоже молча. Я вздыхалъ и онъ вздыхалъ…

Наконецъ я остановился и сказалъ, обращаясь къ нему дружески:

— Послушай, мой милый Кольйо! Послушай, чтобы мн всегда радоваться на твои глазки… Не бойся и не обижайся… что я теб скажу…

— Говори…

— Послушай, не было ли у тебя чего-нибудь такого съ двушками или женщинами? Просвти, вразуми меня… что мн длать?.. Я каюсь теб и сознаюсь въ моемъ несчастіи; мн эта пропадшая туркуда очень понравилась въ тотъ вечеръ, когда были гости… Скажи мн, не было ли чего-нибудь такого съ тобой?.. И если ты уклонился отъ зла, то открой, какъ безъ грха сохраниться и мн. И съ тобой можетъ быть что-нибудь было, и ты тоже красивъ лицомъ. Ты красиве меня.

И я не льстилъ ему. Я въ самомъ дл находилъ тогда, что онъ красиве меня. У меня, какъ ты знаешь, продолговатое лицо и носъ классическій. А у Кольйо лицо было круглое и очень румяное, выраженіемъ доброе и тихое, а иногда и веселое. Персидскій поэтъ Саади восхитился бы его наружностью, ибо онъ говоритъ про одного юношу: «лицо его было подобно полной лун въ ту минуту, когда она восходитъ». Если бы небольшіе усики, которые начинали уже украшать его губу и были еще похожи больше на брови, чмъ на усы, если бы (припоминая все того же Саади) не «пухъ айвы» на подбородк и щекахъ его, то онъ очень былъ бы похожъ на широкоплечую, полную, краснолицую и скромную честную двушку, для шутки одвшуюся въ мужскую фустанеллу. Лучше же всего была хорошая душа его, которая свтилась такъ привлекательно изъ его очей и улыбки.

Я держалъ его за его прекрасную руку и просилъ исповдать мн для поученія что-нибудь изъ прошедшей его жизни, такъ какъ онъ былъ годами тремя постарше меня.

Боже! какъ стыдливо и простодушно и испуганно смотрлъ на меня этотъ незабвенный мой юноша-горецъ…

Высвободивъ руку свою, онъ отвчалъ мн кротко:

— Не спрашивай этого, Одиссей…

Я началъ умолять его и сказалъ ему такъ:

— Не оскорбляй меня! Я не предатель… Покажи мн, мой другъ, что у тебя на рук… Я только объ этомъ прошу тебя объ одномъ…

Кольйо посмотрлъ на меня внимательно, какъ бы желая убдиться, доврять ли мн, или нтъ, и спросилъ серьезно: