У Исаакидеса въ дом всегда было довольно хорошо, привтливо, не скучно. Все почти по-янински, — тихо, довольно опрятно, просторно; большіе турецкіе диваны кругомъ стнъ, покрытые полушерстянымъ, полубумажнымъ штофомъ, который зовется дамаско, оранжевымъ съ зелеными разводами; на блыхъ оштукатуренныхъ стнахъ большіе портреты европейскихъ государей; русскій императоръ съ голубою лентой; австрійскій въ бломъ мундир; Викторія; прусскій коронованный герой съ сдыми бакенбардами; Наполеонъ съ усами тонкими; король Галантуомо — съ усами толстыми; былъ на всякій случай и портретъ Абдулъ-Азиса, но онъ былъ гораздо меньше другихъ и вислъ особо надъ входною дверью, такъ, что грекамъ можно было сказать: «Я отдлилъ его прочь отъ царей Христа признающихъ!» А если придетъ съ визитомъ турокъ, то ему можно было сказать съ улыбкой любви: «Падишахъ входъ мой осняетъ всегда!»
Самъ Исаакидесъ былъ хозяинъ дома ласковый, веселый и простой… Супруга его кира Киріакица была не особенно хороша собой, но смотря по вкусу могла быть и пріятна. Ей было лтъ двадцать пять, двадцать шесть. Какъ сказать объ ней? Мн бы хотлось, чтобы ты вообразилъ ее себ поживе (у меня на это есть особыя причины). Она роста была небольшого, сложена хорошо, моложава, но цвтъ лица ея былъ желтоватый и ровный, какъ цвтъ воска. Глаза ея только были очень недурны: голубые и задумчивые. Мн всегда нравилось, что она держала себя и естественно и какъ-то немножко, немножко… не то гордо, не то осторожно. Она почти каждое лто здила въ Корфу купаться и постить знакомыхъ и пріобрла тамъ немного больше другихъ янинскихъ дамъ свободы въ обращеніи съ мужчинами. Эпирскія (и не одн эпирскія, но скажу вообще и греческія, и болгарскія, и вроятно сербскія дамы) не то, чтобы стыдятся, но он сидятъ и смотрятъ на гостя и говорятъ съ нимъ такъ, что чужой мужчина не знаетъ, что имъ сказать, и все поневол обращается къ мужу… И ему становится какъ-то стыдно, и онъ поскоре уходитъ домой.
Госпожа Исаакидесъ, хотя и очень тихая по манерамъ своимъ и характеру, умла однако ободрить гостя тмъ, что сама безпрестанно заговаривала съ нимъ, предлагая довольно разнообразные вопросы, или сама разсказывала разныя вещи…
Одвалась она не по янински,
Она чаще другихъ архонтиссъ ходила къ madame Ашенбрехеръ, къ madame Бреше и къ дочери Киркориди и очень любила сама разсказывать такъ кротко и задумчиво о консульскихъ семействахъ.
— Попробуйте этого варенья, это madame Ашенбрехеръ прислала мн. Я посылаю ей наше варенье, греческое, она посылаетъ мн варенье нмецкое. Мы очень съ ней дружны. Она такая милая женщина!
— Вчера я была у madame Бреше. Ей еще привезли два шелковыхъ платья изъ Парижа. Одно дикаго цвта съ блыми и фіолетовыми цвтами, шлейфъ огромный; а другое абрикосоваго цвта съ розовою отдлкой. Какая красота!.. Гд она, бдная, здсь это надвать будетъ!..
— Третьяго дня я была у madame Киркориди! Какъ жаль, что эта прекрасная двица коса и не вышла замужъ.. Она очень желала бы имть фортепіано, но сюда нести на рукахъ черезъ горы такую тяжелую вещь очень трудно и дорого.
И все это такъ медленно и чувствительно, голосомъ мягкимъ, не крикливымъ, какъ у другихъ архонтиссъ.
Долгоносая и страшная madame Бреше говорила про нее:
— Madame Исаакидесъ для восточной женщины довольно мила. — И потомъ прибавляла, откидываясь томно на спинку кресла своего: — разумется она не можетъ имть всей граціи истинно европейской женщины (la gr^ace d’une vraie europ'eenne!) Однако…
Исаакидесъ казался къ жен своей очень вннмательнымъ и двухъ дочекъ своихъ маленькихъ онъ очень любилъ.
Въ исторіи женитьбы ихъ было, впрочемъ, столько особеннаго, что я не могу не остановиться немного на ней и не разсказать теб ее мимоходомъ.
Исаакидесъ видлъ Киріакицу до брака сначала еще почти ребенкомъ, тогда, когда еще ее