Одиссей Полихроніадесъ

Исаакидесъ съ ужасомъ и удивленіемъ увидалъ, что это была не Марія, а Киріакица, не красавица — младшая, а эта блдная, восковая двушка небольшого роста. Онъ смутился и не зналъ, что длать. Но родные окружили его, хвалили Киріакицу, умоляли не срамить, твердя, что невозможно младшую выдать прежде старшей и, наконецъ, отецъ сказалъ жениху:

— Хорошо, добрый и милый другъ мой, ты человкъ разумный. Ты желалъ восемьсотъ лиръ?.. Вотъ теб восемьсотъ пятьдесятъ… Успокой ты меня старика. Возьми ихъ; я за дтей своихъ послднюю каплю крови моей отдамъ…

Исаакидесъ взялъ деньги, вздохнулъ и обвнчался…

Но вдь и у него былъ одинъ рядъ «блыхъ зубовъ»… Онъ былъ человкъ уживчивый и, помимо безстыдства своего въ политик и тяжбахъ, я готовъ сказать, скоре добрый, чмъ злой.

Они жили посл этого съ женой очень согласно, лучше, чмъ живутъ многіе изъ женившихся охотно, и даже, какъ бываетъ въ другихъ мстахъ, по страсти (у насъ же ни въ Янин, ни въ Загорахъ по страсти никто еще никогда не женился).

Онъ все улыбался подъ кривыми усами своими. Она все пла-распвала голоскомъ своимъ и все хвалила, что только ни есть на этомъ Божьемъ свт. Обороты денежные шли недурно. Диваны оранжевые съ зеленымъ были; шелковыя кофточки и шляпки были; дти были. Домъ свой былъ. Въ Корфу купаться здила… Консульскія жены и дочери хвалили и варенье присылали.

Чего же еще хотть? Хорошо!

Имъ было хорошо и намъ, гостямъ, было хорошо.

Мн, по крайней мр, было очень пріятно. Вечеръ прошелъ разумно, какъ проводятся иногда вечера въ благочинныхъ семействахъ восточныхъ христіанъ.

Кром меня и Кольйо, были тутъ въ этотъ вечеръ — мать госпожи Исаакидесъ: почтенная старушка, одтая очень опрятно, въ темномъ плать и въ черномъ платочк; она почти ничего не говорила, но держала себя съ важною пріятностью и съ достоинствомъ улыбалась, слушая другихъ. И былъ еще одинъ гость, прізжій изъ Аинъ, г. Вамвакосъ, законникъ, молодой человкъ лтъ подъ тридцать на видъ. Онъ былъ очень разговорчивъ и казался мн занимательнымъ и весьма образованнымъ. (Какъ моя встрча, такъ и встрча Кольйо съ этимъ человкомъ въ этотъ вечеръ оставила довольно значительные слды на послдующихъ нашихъ думахъ и осталась не безъ вліянія на нашу судьбу.) Панталоны у него были гораздо уже, чмъ у Исаакидеса и другихъ нашихъ янинскихъ, почти такіе же узкіе, какъ и у Благова и Бакева и какіе-то яркіе. И не только панталоны, самъ онъ весь былъ очень узенькій, длинненькій, высокенькій, жиденькій, блдненькій. И головка его по росту была слишкомъ маленькая. Только бакенбарды довольно густы и велики.

Я помню, что я долго не могъ дать себ отчета въ томъ впечатлніи, которое онъ производилъ на меня. Какъ будто бы оно было нехорошо… А, впрочемъ, какъ будто и хорошо. Хорошо было оно потому, что въ немъ было съ избыткомъ замтно все то, что я привыкъ уважать и о чемъ даже и мечталъ нердко для себя.

Обучался онъ въ просвщенныхъ и свободныхъ Аинахъ, въ университет. Платье европейское, и даже модное (хотя къ благовскому европейскому платью оно относилось, какъ «листъ поблекшій и пожелтлый, гонимый осеннимъ втромъ», относится къ созрвшему бутону, но все-таки…), говоритъ языкомъ самымъ тонкимъ и высокимъ. Громитъ деспотизмъ. Хвалитъ аинскую мостовую. Цпочка у него большая золотая на часахъ и ключикъ такой, какого я еще и не видалъ: не особенный, отъ часовъ, а такъ прямо возьметъ онъ за шишечку какую-то у часовъ пальцами, небрежно раскинувшись на диван, затрещитъ шишечка тихонько, и завелись часы.

(Усовершенствованіе все! А мы подъ игомъ все назади!..)

Говорилъ г. Вамвакосъ много.

Неумолкающая его бесда была впрочемъ очень разнообразна и содержала въ себ много поучительнаго и для меня новаго. Онъ говорилъ объ итальянскихъ пвцахъ, о томъ, что бываютъ два рода теноровъ, tenore di forza и tenore di grazia, что самъ онъ tenore di grazia.

Потомъ онъ радовался изгнанію короля Оттона и декламировалъ стихи изъ политической драмы Александра Суццо.

«Мы, эллины, стали посмшищемъ вселенной», декламировалъ онъ нараспвъ и очень громко.

Мы вс подобны полумертвымъ кускамъ изрубленной ехидны…Раздираемъ ндра отчизны…Каждый изъ насъ подъ знаменемъ какой-нибудь презрнной газеты…

Народъ, еще столь недавно101 героическій сподвижникъ нашъМы его предали въ когти какихъ-то филологическихъ хищныхъ на пол брани, птицъ…Мы не греки, а грекули римлянъ…Подчинились деспотизму баварцевъ,Готовъ безъ славы, отряхающихъ хладъ отъ вандальскихъ одеждъ своихъ у развалинъ Акрополя…