Одиссей Полихроніадесъ

Едва мы сдлали еще нсколько шаговъ по улиц, какъ вдругъ предъ нами предсталъ самъ Коэвино. Несмотря на всю необузданность и живость своего характера, докторъ по улиц ходилъ медленно и важно, въ pince-nez, въ новомъ цилиндр, въ свжихъ перчаткахъ; серьезно, солидно, изрдка только и грозно сверкая бровями.

Увидавъ насъ, онъ однако повеселлъ, подошелъ къ отцу и воскликнулъ:

— А, добрйшій мой, я искалъ тебя! Знай, что ты завтракаешь сегодня поздне обыкновеннаго, на остров, и въ монастыр св. Пантелеймона, со мной, съ Бакевымъ, и съ другомъ твоимъ Чувалиди. Жаль, что Бакевъ любитъ этого глупаго патріота Исаакидеса… Ты знаешь того, который пишетъ иногда корреспонденціи въ аинскія газеты… Я ненавижу этого лакея и боюсь, чтобы Бакевъ не пригласилъ и его… Но что длать!.. Готовься; домъ мой будетъ запертъ сегодня.

— Господи помилуй! — возразилъ отецъ. — Теперь зима, ноябрь! Разв длаютъ зимой чумбуши38 за городомъ?.. Положимъ, что погода хороша и тепла…

— А! а! — воскликнулъ докторъ съ восторгомъ. — О! разв это не причина, разв не наслажденіе сдлать именно не такъ, какъ длаютъ другіе! Яніоты дутъ на островъ лтомъ, а я не ду! Яніоты говорять: «теперь зима!» Они не дутъ, а я ду! Спши, мой другъ, между тмъ къ Бакеву. Онъ ждетъ тебя, чтобы поговорить о дл Абдурраимъ-эффенди. Ему доставили ложныя свднія, и онъ хочетъ дйствовать противъ него и въ Константинопол и здсь. Иди, прошу тебя.

Отецъ сказалъ, что зайдетъ только на минуту въ австрійское консульство.

Я былъ очень огорченъ, не зная, возьмутъ ли меня на островъ или нтъ; но, къ счастію, докторъ, уходя, вдругъ остановился, позвалъ опять отца и съ улыбкой, разсматривая меня въ лорнетъ, сказалъ:

— И сына, и сына, и сьна единороднаго привези!

Добрый человкъ докторъ! Истинно доброй души!

Видться съ австрійскимъ консуломъ отецъ мой не слишкомъ заботился. Онъ имлъ мало вліянія на дла. И потому мы были очень рады, что его не было дома. Отецъ веллъ мн латинскими буквами написать на бумажк нашу фамилію (такъ какъ карточекъ визитныхъ мы, конечно, не употребляли) и просилъ кавассовъ убдительно не забыть сказать г. Ашенбрехеру, что Георгій Полихроніадесъ, загорецъ и греческій подданный, приходилъ засвидтельствовать ему свое почтеніе.

Пока отецъ говорилъ съ кавассами, я взглянулъ вокругъ себя и замтилъ, что это консульство было какъ будто хуже и бдне всхъ. Прихожая была довольно тсна; на внутреннемъ двор висло и сушилось блье, — все на виду, какъ у простыхъ людей. Кавассы были одты бдне, чмъ у англичанина и француза; наверху ужасно шумли и кричали дти; изъ кухни пахло жаренымъ. Надъ лстницей на минуту показалась и сама мадамъ Ашенбрехеръ. Она была очень просто одта, беременна и держала на рукахъ маленькаго сына; за ней съ топотомъ, визгомъ и крикомъ бжало еще трое дтей… Лицомъ она была моложава и пріятна. Увидавъ насъ, она покраснла и скрылась, а дти побжали опять съ визгомъ за ней.

Оттуда мы пошли въ русское консульство.

Г. Благовъ нанималъ огромный и прекрасный домъ одного турецкаго бея. На обширномъ зеленомъ двор, окруженный высокою толстою и древнею стной, по которой какъ бы деревьями разрастался темный и величественный плющъ, этотъ домъ показался мн царскимъ жилищемъ. Широкая новая галлерея, вся въ стеклахъ, два изящныхъ выступа съ комнатами по бокамъ, лстница каменная, просторная, на верхній этажъ; мраморными плитами выложенныя нижнія стны… За домомъ садъ хорошій.

Внутри было еще лучше; на этотъ разъ мн пришлось видть только канцелярію, въ которой, несмотря на праздничный день, занимался г. Бакевъ спшными длами.

Увидавъ насъ, г. Бакевъ всталъ, пожалъ руку отцу, ласково поклонился мн и предложилъ намъ ссть.

Отецъ спросилъ у него, доволенъ ли онъ тми статистическими свдніями, которыя онъ составилъ въ Загорахъ по желанію г. Благова?

— Свднія? — спросилъ г. Бакевъ, какъ бы разсянно. — Извините, я не понимаю. Вы знаете, такое обиліе длъ.

— Тетради, которыя… — сказалъ отецъ.

— Ахъ, да, тетрадки!.. Да!.. Извините, помню, помню. Но что длать, я не усплъ посмотрть. Знаете, управленіе очень трудно… Впрочемъ, я увренъ, что ваши свднія прекрасны.

На видъ, если хочешь, г. Бакевъ былъ еще боле консулъ, чмъ Благовъ. Очень рослый, полный, хотя и очень еще молодой, онъ при всемъ этомъ былъ и лицомъ чрезвычайно красивъ; еще красиве Благова. Глаза его, черные большіе и выразительные, одни уже могли бы украсить и облагородить всякую физіономію. Въ одежд его не было ничего фантастическаго, какъ у Благова; но онъ одтъ былъ щегольски и по послдней мод.

Вс движенія Бакева были тихи и величественны, какъ у трагическаго актера; и глядлъ онъ въ лицо собесднику, мн казалось, какъ будто бы несравненно лукаве, чмъ его начальникъ.

Г. Бакевъ угостилъ насъ сигарами и кофе и сказалъ еще, что не прочь отъ скуки провести сегодня день на остров вмст съ отцомъ и бднымъ докторомъ (такъ онъ называлъ Коэвино, — бдный!).