Одиссей Полихроніадесъ

Потомъ онъ началъ разспрашивать отца о Загорахъ. Говорилъ онъ обо всемъ какъ будто осторожно и загадочно, а пожалуй, что и безтолково (но такъ я понялъ съ теченіемъ времени; въ первый же разъ я принялъ это за высшую дипломатію и образованность).

— А! Загоры? Загоры? Да, Загоры! А скажите, прошу васъ: Франгадесъ — это въ Загорахъ?

— Это наше село, государь мой, — сказалъ отецъ.

— А, это ваше село! Самое ваше?.. То-есть оно вамъ принадлежитъ?.. Вамъ самимъ?

— Нтъ, какъ можно, г. управляющій. Это село большое, богатое, свободное; я одинъ изъ простыхъ жителей его — больше ничего.

— Житель… А… Житель… Прекрасно… Франгадесъ?.. Франгадесъ? Тутъ что-нибудь франки въ древности… Вроятно! А позвольте еще спросить: Негадесъ — это тоже Загоры?

— Тоже Загоры, г. управляющій.

— Тоже Загоры. И Линьядесъ тоже Загоры?

— И Линьядесъ принадлежитъ къ нашему округу. Наши Загоры, г. управляющій, имютъ издревле особыя права; у насъ нтъ вовсе турокъ и турецкаго начальства. Наши Загоры можно бы назвать особою маленькою республикой подъ властью султана и въ прямой зависимости отъ янинскаго паши.

— Да, это извстно, — сказалъ равнодушно г. Бакевъ. — Загоры? Загоры? славянское имя. Впрочемъ, это я такъ… Что значитъ имя? Пустой звукъ. Здсь все греки… Франгадесъ, Негадесъ, Линьядесъ… Да, у одного изъ нашихъ подданныхъ въ селеніи Негадесъ есть дло… Прескучное! Такъ вотъ какъ, вы изъ Франгадеса… А кстати о тяжбахъ. Мн докторъ Коэвино сказалъ, что вы знакомы коротко съ тяжбой здшнихъ огородниковъ съ туркомъ Абдурраимомъ-эффенди, который… Это дло идетъ о земл, которая простирается… вплоть… почти вплоть… До чего она вплоть, м-сье Бостанджи-Оглу?

Бостанджи-Оглу былъ молодой писецъ русскаго консульства; онъ, въ отсутствіе настоящаго драгомана, который ухалъ съ Благовымъ, замнялъ драгомана. На вопросъ г. Бакева Бостанджи-Оглу отвтилъ, что земля эта идетъ «вплоть до стны и дома еврея Менахема Варуха».

— Да, да, Варуха, — сказалъ г. Бакевъ. — Вотъ и прекрасно. Вы знаете, значитъ, коротко эту плачевную исторію, этотъ образецъ, одинъ изъ безчисленныхъ образцовъ здшнихъ притсненій и страданій… Это ужасно!

Потомъ г. Бакевъ веллъ писцу запереть дверь и, обращаясь къ отцу моему, таинственно сказалъ: — Я доврю вамъ нкоторые отрывки изъ мемуара, который я составилъ по этому вопросу. Вы знаете, конечно, что сообщать постороннимъ лицамъ то, что мы пишемъ, не въ правилахъ нашихъ. Но вы даже и здсь, въ город, давно извстны, какъ пламенный руссофилъ; я слышалъ объ васъ еще прежде. Я знаю и то, что въ 54-мъ году ваша жизнь чрезъ русскихъ была въ сильной опасности… Намъ все извстно! къ тому же долгомъ считаю прибавить, что я не настолько невиненъ, чтобы безъ цли прочитывать мои депеши и мемуары постороннимъ лицамъ… Безъ цли… Понимаете?.. Надо, чтобъ единоврцы наши знали, какъ мы горячо блюдемъ ихъ интересы… Надо… Знаете…

Говоря это, г. Бакевъ съ улыбкой простеръ предъ собою руку и представилъ, какъ надо сять смена на почву земли.

Отецъ скромно склонилъ голову.

Тогда г. Бакевъ обратился къ писцу Бостанджи-Оглу и приказалъ ему читать не спша и переводя прямо и съ точностью съ русскаго на греческій. Хотя отецъ мой на Дуна и въ Бессарабіи выучился говорить по-русски, но литературный и дипломатическій языкъ были ему не доступны; и потому г. Бакевъ и веллъ читать мемуаръ по-гречески.

«Осмливаюсь почтительнйше повергнуть на благосклонное вниманіе ваше дло Абдурраимъ-эффенди съ янинскими огородниками».

Такъ началъ Бостанджи-Оглу. Онъ былъ родомъ фанаріотъ, но ребенкомъ еще жилъ долго въ Одесс и потомъ съ раннихъ лтъ служилъ писцомъ при генеральномъ русскомъ консульств въ Константинопол. Поэтому онъ оба языка, и греческій и русскій, зналъ отлично и переводилъ очень хорошо и не долго думая.

«Многосложность моихъ теперешнихъ занятій могла бы дать мн нкоторое право замедлить этими сообщеніями; но слезы бдныхъ огородниковъ, обильно пролитыя подъ снью двуглаваго орла, побудили меня къ усиленной дятельности во имя гуманности и самыхъ священныхъ интересовъ нашей великой отчизны. Элементъ православія несомннно страдаетъ на Восток! Дло огородниковъ тому живой примръ. Теперь это дло мн ясно. Гордіевъ узелъ разрубленъ. Абдурраимъ-эффенди, негодяй и отъявленный фанатикъ, стремится завладть давнею собственностью единоврныхъ намъ бдняковъ, собственностью, дававшей имъ и семействамъ ихъ вполн достаточное и приличное содержаніе».

Отецъ внимательно выслушалъ всю бумагу до конца. Я тоже старался вникнуть въ ея смыслъ.

Когда Бостанджи-Оглу кончилъ, я посмотрлъ на отца. Онъ былъ, казалось, не совсмъ доволенъ этимъ изложеніемъ дла и молчалъ, глядя въ землю.

— Что же вы имете сказать въ пользу или противу этого мемуара? — спросилъ г. Бакевъ. — Быть можетъ найдутся какія-нибудь погршности въ подробностяхъ и вы… конечно… вы здшній житель. Но главное, я желалъ бы знать, ясно ли изложено… хорошо ли изображены вс обстоятельства этого дла? Вотъ, что главное!