Извиваясь в руках тех, кто с силой удерживал его, он призывал небо и адотвратить этот кошмар, а затем обратился к капитану с мольбой о милосердии,причем эта мольба в одно и то же время была и неистовой и жалобной. Взглянувна молодого испанца, капитан Блад с удовлетворением подумал, что отпрыскдона Диего в достаточной степени обладает чувством сыновней привязанности.Позже Блад признавался, что на мгновение его разум возмутился противвыработанного им жестокого плана. И для того чтобы прогнать это чувство, онвызвал в себе воспоминание о злодействах испанцев в Бриджтауне. Он припомнилпобледневшее личико Мэри Трэйл, когда она в ужасе спасалась от
насильника-головореза, которого он убил; он вспомнил и другие, не
поддающиеся описанию картины этого кошмарного дня, и это укрепило угасавшуюв нем твердость. Бесчувственные, кровожадные испанцы, со своим религиознымфанатизмом, не имели в себе даже искры той христианской веры, символ которойбыл водружен на мачте приближавшегося к ним корабля. Еще минуту назадмстительный и злобный дон Диего утверждал, будто господь бог благоволит ккатолической Испании. Ну что ж, дон Диего будет сурово наказан за этозаблуждение.Почувствовав, что твердость вернулась в его сердце, Блад приказал Оглузажечь фитиль и снять свинцовый фартук с запального отверстия пушки, к жерлукоторой был привязан дон Диего. И когда Эспиноса-младший разразился новымипроклятиями, перемешанными с мольбой, Блад круто повернулся к нему.
– Молчи! – гневно бросил он. – Молчи и слушай! Я вовсе не имею
намерения отправить твоего отца в ад, как он этого заслуживает. Я не хочуубивать его, понимаешь?Удивленный таким заявлением, сын дона Диего сразу же замолчал, икапитан Блад заговорил на том безупречном испанском языке, которым он такблестяще владел, к счастью как для дона Диего, так и для себя:
– Из-за подлого предательства твоего отца мы попали в тяжкое