Одна тень на двоих

Перед ним ревело многополосное грязное коричневое шоссе, за спиной толпились не правдоподобно огромные дома, как будто составленные из гигантских кубиков, набитые людьми от земли до самых крыш и также снизу доверху набитые заботами, радостями, проблемами, ненавистью, любовью, болезнями, счастьем и несчастьем.

Что-то сильно ударило его по ноге, и он посторонился, давая дорогу тетке в нейлоновом пальто и с сумкой на колесах на прицепе.

Данилову стало смешно. Вот стоит он посреди улицы, философствует, ждет Марту, мешает добрым людям катить свои сумки. Куда же Марта подевалась!

— Данилов, я голову мою, — в ухо ему сказала Марта, и сразу почудилось, что он слышит теплый запах шампуня и мыла, — тебе чего?

— Ничего. — Ему вдруг стало неловко от того, что он слышит ее запах и знает, что она сидит в ванне. — Я просто так позвонил, извини. То есть я хотел спросить, как ты себя чувствуешь?

— Оч-чень хорошо, — ответила Марта почему-то зловещим тоном, — я себя чувствую ничуть не хуже, чем два часа назад.

— Я рад, — сказал Данилов, не придумав ничего лучше.

— Ничего ты не рад. Ты звонишь не за этим. Ты где? На улице где-то?

— Да, я… в Жулебине.

— К Венику поперся!.. — ахнула Марта. — Зачем?! Ты же не собирался!..

— Марта, мы все это потом обсудим. Слушай, ты не могла бы…

— Что?

Ему было так неудобно, что он едва заставил себя договорить до конца:

— Просто случайно… так получилось, что Тарасов завез меня сюда, а я без машины… если у тебя нет других планов, может, ты заедешь за мной, и мы в ресторан сходим, что ли… Или еще куда-нибудь. Можно съездить в пирамиду за порцией космической энергии.

Марта засмеялась ехидным смехом.

— Я же тебе утром предлагала — давай приеду! А ты что мне сказал?

— Что я тебе сказал?

— Ты мне сказал: я вечером позвоню. А как без машины остался, так приезжай, моя душечка! А я, между прочим, нежная, ранимая и вообще застенчивая. А ты меня используешь в личных целях.

— Не использую. Ты приедешь или нет?

— Да! — радостно сказала она в трубку. Так ей хотелось к нему приехать, что она даже побаивалась слегка, как бы он не передумал. Нужно не забыть выключить мобильный, как только она выйдет из ванной. Чтобы Данилов не смог ничего отменить. — Где тебя искать и когда? Я быстро не смогу, только часа через полтора.

— Ты помнишь, где живет Веник?

— Улицу помню. А дом и квартиру нет.

— Квартира тебе не нужна, я не хочу, чтобы ты поднималась. Дом четыре, корпус два. Третий подъезд, если заезжать со стороны области. Через полтора часа я буду ждать тебя у подъезда, — распорядился Данилов, обретя почву под ногами. — Кстати, если хочешь, можешь до завтра остаться у меня.

— А как же Лида?! Опять мимо романтического свидания?!

— Пока, — попрощался Данилов.

— Если бы ты был на машине, — успела напоследок выпалить Марта, — ты бы мне и не позвонил. Тебе нужна моя машина, а не я!

— Пока, — повторил Данилов и сунул трубку в карман.

Машина ни при чем, это уж точно.

Он не был готов к разговору с Тарасовым и не был готов к воспоминаниям и к тому, что ему опять придется оправдываться, на этот раз перед «другом детства», а не перед матерью, и к кассете на резиновом коврике готов не был — ни к чему он не был готов из того, что случилось с ним этим утром, включая ванну с краской, в которой он во сне чуть не утонул. И в детектива он играл плохо, а времени у него было мало, и Веник, который, зевая, велел купить сигарет, тоже как будто вытащил камушек из-под его ног, и он как-то покосился, сдвинулся, поехал, словно в зыбучий песок, и только Марта могла остановить это ужасное погружение.

Веник жил в новом доме — масса поставленных друг на друга бетонных плит, облицованных чем-то грязно-белым. В подъезде было сыро, натоптано, газетные ящики распахнуты и покосились, двери лифта разрисованы черным, худая кошка, вздрагивая от каждого звука, вылизывала серую лапу, и дергала ушами, и боялась, в любую секунду готовая бежать, спасаться. Разве спасешься, убежишь?

Веник, открывший Данилову дверь, оказался почему-то в синей спортивной кофте и в трусах.

— Здорово, — сказал он, — проходи. Можешь не разуваться, у меня ремонт.

— Зимой? — удивился Данилов, осторожно протискиваясь между газетной стеной и залитой побелкой стремянкой. Тут тоже воняло краской, и Данилов подумал, что этот запах будет теперь преследовать его всю жизнь.

— А? — переспросил Веник. — Сигарет привез?

— Да. А где семья?

— Семья далеко. Слушай, а пивка ты не догадался…

— Нет, — перебил его Данилов, — пивка не догадался.

— Это плохо. Семья уехала.

— Уехала? — Данилову не хотелось вешать свою дубленку на утлый гвоздик, где уже была пристроена Веникова куртка, и, держа ее в объятиях, он прошел по газетам и оказался в кухне. Потолок был пятнисто-синим, пол заляпан известкой, шкафы сдвинуты и прикрыты пленкой и кое-где все теми же газетами. В раковине гора грязной посуды. Сесть было некуда.

— Моя семья уехала от меня! — пропел Веник бодро. — Положи ты свою шубу куда-нибудь! Или что? Брезгуешь?

Данилов промолчал.