Однажды в Мидлшире

Джо выдал оглушительное «ура!», схватил Эймоса за руку и потащил вверх по дороге. Сьюзан ничего не оставалось, как быстро попрощаться и поспешить за детьми. Чуть отойдя, она оглянулась. Виктор уже сел в машину и завел мотор, а Ричард чуть задержался. Он смотрел им вслед с таким же странным выражением лица. Сьюзан подняла руку, и он помахал ей в ответ. Через минуту второй мотор тоже заурчал, и обе машины потянулись в деревню.

Глава 8

Тадеуш Михлич

– Тебе нравится варенье?

Эймос сидел на кухне и громко чавкал тостом. Его щеки были по самые глаза перемазаны земляникой. Скатерть вокруг тарелки покрылась крошками и розовыми липкими пятнами. Когда Сьюзан заговорила, он поднял взгляд, потом посмотрел на Джо и только после этого ответил:

– Да.

Эймос всегда смотрел на Джо, когда нужно было что-то сделать или что-то сказать. Сьюзан уже поняла, что это был необычный мальчик, но пока не выяснила, где Джо с ним познакомился. В его классе не было никого, похожего на Эймоса.

– Где ты живешь, Эймос?

Взгляд на Джо. Короткое раздумье.

– Здесь. Недалеко. Можно дойти, – сказал Эймос.

– Уже темно, одному не стоит. Давай позвоним твоим родителям, чтобы они тебя встретили?

– Позвоним?

Эймос наклонил голову.

– А они на работе, – сказал Джо. – Их нет дома.

– Так поздно работают? А где?

Мальчик медленно покачал головой:

– Не работают. Спят. Не будить.

– О. А бабушка с дедушкой? Есть кто-то, кто тебя встретит?

Снова покачивание. «Должно быть, мальчик из неблагополучной семьи, – озарило Сьюзан. – И родители не спят, а лежат в пьяной отключке. Поэтому он и не хочет, чтобы им звонили, и домой не торопится. Но нельзя же просто оставить его здесь!»

– Ладно, тогда мы с дедушкой Гасом тебя проводим. Хорошо?

На этот раз никаких покачиваний, просто прямой взгляд.

– Сам, – сказал Эймос.

Сьюзан приготовилась мягко возразить, как вдруг дверь распахнулась и в прихожей раздался голос отца:

– Эй, помогите мне кто-нибудь!

Джо тут же сорвался с места, и за ним и Эймос. Послышались возня и восторженный писк, потом по полу протащили что-то тяжелое.

– Отбил ее у Смитсона, – объяснял Огастес Бушби, вылезая из тяжелых сапог. – Этот дурак хотел выбросить. Осыпается она, видите ли! Ничего, при правильном уходе придет в себя, мы ее еще высадим, я уже даже местечко подобрал…

– Елка! У нас будет живая елка! – донеслось из гостиной.

Сьюзан улыбнулась и забрала отцовский тулуп. Они с Джейкобом всегда праздновали Рождество, наряжая искусственное дерево. Красивое, преувеличенно яркое, оно служило им восемь лет. Джейкоб говорил, что так будет экономичнее и лучше с точки зрения экологии. Зачем каждый год покупать живую елку, которая вскоре осыпется и умрет, если можно сохранить ей жизнь, купив искусственную? Сьюзан не спорила, хоть и тосковала по запаху хвои и жестким, колючим иголкам. Джо никогда не жаловался и не просил купить елочку, и Джейкоб пребывал в уверенности, что ребенка все устраивало. Но когда она забирала Джо из садика, а потом из школы, он всегда просил проехать мимо рынка. Там они останавливались напротив рождественского базара и дышали ароматом хвои.

Здесь, в доме садовника, об искусственной ели не могло быть и речи. Огастес Бушби не признавал ее права на существование. Претило ему и покупать срезанное дерево. Поэтому утром он взял грузовичок и отправился в питомник, откуда вернулся с трофеем – метровой живой елью в кадке. Дети тут же оттащили ее в самый живописный угол, поближе к камину.

Бушби непослушными с мороза пальцами расшнуровал свои тяжелые рабочие ботинки.

– Что за парнишка? – спросил он у Сьюзан.

– Эймос. Новый друг.

Бушби кивнул. Улыбаясь и пересказывая подробности поездки, он вошел в гостиную. И застыл.

– Боже мой!

Сьюзан дернулась следом и испуганно ахнула.

Кадка с елью стояла в углу. Рядом с ней стоял Эймос и улыбался слишком широкой и слишком зубастой улыбкой. Эймос и ель тянулись друг к другу, и ветви ели колыхались, будто от ветра, а руки мальчика стали длиннее, тоньше и когтистее. Сьюзан закричала.

– Мама! Я все объясню!

Деревья умеют только кричать и молчать. Зима для них – время тишины. Их ничто не тревожит, ни холод, ни ветер. Иногда, когда выпадает слишком много снега, старая и слабая ветвь может сломаться или треснуть под его весом. Тогда звук разлетается по лесу, страшный и резкий, и пугает зверей и птиц. Ветвь трещит, но само дерево молчит. Этот треск – не его голос.

Оно закричит, когда придет весна. Тогда сок побежит вверх, и это будет криком. Созреют и лопнут зеленые почки, и воздух наполнят запахи первых листьев – и это тоже будет крик. И ветер, промчавшийся сквозь крону, пощекотавший ее, – снова крик. Такой громкий, такой яркий голос дерева, и при этом не слышный никому.

Дерево нельзя услышать. Но можно почувствовать всю силу его крика, всю глубину его молчания.