«Бывший командир Преображенского полка[63]
, история которого восходит к Петру Великому. Смуглый, с квадратной бородой. Коренастый. Изящно-щеголеватый. Холостой…»Население враждебно к белым (их еще называют «кадетами»): победят — стало быть, землю отымут.
Каждая верста дается с боем и надрывом. За армией, то бишь неполным полком, тащится обоз: штабы, женщины, раненые.
Генерал Марков командует офицерским сводным полком. Вот его портрет, списанный, как говорится, с тех дней: «Герой Великой войны (мировой, против немцев.
Под Медведковской решалась судьба корниловцев: вырвутся из кольца железных дорог — будут живые и среди них. Впереди ждали рельсы, товарняк красных с патронами и снарядами.
Марков каждым выстрелом распоряжался — пушку поставил на прямую наводку. Многие господа офицеры шли в атаку без винтовок — у груди несли снаряд для пушек.
Марков первый вскочил на паровоз. Машиниста — штыком в живот. Тот:
— Товарищи, товарищи!..
Да только уже нет «товарищей». Били в вагонах всех без разбору: солдат, матросов, баб, раненых. Один жуткий мат, хрип, рев…
Белые добыли патроны и снаряды, перерубили кольцо железных дорог, ушли в вольную степь.
Маркова называли «храбрецом среди храбрейших». Равных по бесстрашию ему не было. Сам водил господ офицеров в штыковые атаки, и не раз, и не два… В злой пулеметной метели бежал впереди, и всегда —
Был роста невеликого, усы и борода — под последнего императора… Спереди, как и положено, под шеей у воротника солдатской гимнастерки, крупный крест — Станислав с мечами. Глаза имел живые, как говорили, «со светом». Пал Марков незадолго до своего сорокалетия — 25 июня 1918 г., в самом начале так называемого второго Кубанского похода (под первым подразумевается Ледяной).
И его зароют — ни креста, ни камня — а чтоб не надругались. Шибко способна на это Русь — гадить и плеваться на могилы. Лег Марков — и нет больше. Только небо во всю ширь. Метра два-три земли, а над нею — небо, всегда небо…
Во веки веков живи, Россия!
Нет тыла — кругом смерть.
Чуть-чуть пройдут, вроде распрямятся, а уже выстрелы и крик:
— В цепь, господа!
Под огнем зарывайся в грязь, чем глубже — тем сохранней. И не елозь, мать твою, задницу продырявят. Славно стреляют красные солдатики, сами их обучали прицелу, мать их!.. Ишь бежит водичка, а все одно — не крути рылом… В штыки, господа!.. А как в штыки, мать твою?! Да на сапоге по пуду грязи. И каждый раз изволь вытащить ногу, а вперед надо, и лучше бы рысью: чем быстрей — тем сохранней. Ведь кладут на выбор, мать их всех, краснопузых!..
С Богом, господа!
А после… после не обсохнуть и не присесть. Папиросы мокрые, вообще все мокрое. В груди жжет — лакай из лужи. Одна отрада — первач: и уж ни холода, ни дрожи в ногах…
— Господа, есть добровольцы расстреливать пленных?..
И поднимаются: шибко много злобы за убитых друзей, сожженные дома, поломанную жизнь. И расшибают в мешок с костями своих же русских. А после глушат самогон. Потому что если не мы их, то они нас. Нет без этого Гражданской войны. Нет тыла — кругом смерть, ибо тотемный знак России — трупы… И первый среди первых — сынок генерала Алексеева.
Подробное описание похода оставил офицер Роман Гуль — будущий русский писатель в эмиграции. Вместе с братом дрался в передовых цепях добровольцев.
По позднейшим отзывам генерала Врангеля можно судить о боевых качествах Красной Армии: «Дрались красные упорно, но общее управление было из рук вон плохо». Барон не без горечи и гнева пишет о зверствах красных. Даже ему, военному человеку, отвоевавшему мировую войну день в день и всякого навидавшегося, такое в диковину.
«…Часть офицеров была убита (при нападении красных. —
А вот наблюдения Врангеля в месяцы командования кавалерийской дивизией на Северном Кавказе.
«Заречные аулы жестоко пострадали от большевиков, некоторые… выжжены до тла, много черкесов расстреляно и замучено. В одном… несколько десятков черкесов были живьем закопаны…»