Огонь под пеплом

Князь Петр вспомнил, как приехал в Галац в исходе июля, к угасавшему на глазах генерал-фельдмаршалу Прозоровскому, который тотчас подписал указ о его назначении командующим главным корпусом Молдавской армии вместо Кутузова. Жизнь в старике еле теплилась, одна лишь боязнь ослушаться государя не давала его душе расстаться с телом. «Император приказал мне форсировать Дунай, я должен умереть на другом берегу…» Его посадили в лодку, перевезли через реку и высадили у моста, по которому уже прошел авангард. Он умер близ Мачина, который Багратион взял неделю спустя, следом пал Гирсов под напором Платова. В бумагах Прозоровского князь Петр не нашел никакого общего плана военных действий; ни фуража, ни провианта, ни боеприпасов заготовлено не было, в случае похода у русской армии остались бы в тылу сильные крепости с большими гарнизонами… А тут еще к армии начали слетаться искатели чинов и крестов, которые всю Финляндскую кампанию провеселились в Петербурге, затем спохватились и отправились на Дунай, — Багратион помнил таких ловкачей еще по Эйлау!

Армия — последний довод королей, главное орудие их политики. Она красиво смотрится на шахматной доске: пешки-пехота, прикрываемая легкой и тяжелой кавалерией, туры (осадная артиллерия) или ладьи, — всегда готовые пожертвовать собой, если ферзи-дипломаты окажутся не слишком дальновидны и сделают неверный ход. Вот только на деле клеточное поле оказывается пересеченной местностью с лесами, снегами, болотами или безводными степями, идти через них приходится в лютую стужу или адскую жару, фигуры перемещают не по правилам, а по прихоти начальства, которое жертвует ими безо всякой выгоды, а порой и в ущерб государственным интересам, сражаться же приходится не только с армией неприятеля, состоящей из таких же пешек и коней, а с тучей интриганов, лицемеров, корыстолюбцев, мздоимцев, кляузников, перебежчиков, столпившихся у тронов, засевших по департаментам. Если бы Ланжерон, стоявший со своим корпусом в Бухаресте, не выдвинулся навстречу туркам, шедшим от Журжи, и не разбил их, диван Валахии раболепно приветствовал бы войско султана, при котором боярам жилось совсем неплохо. Ланжерон сменил в Бухаресте Милорадовича — храброго генерала, устоявшего под турецкими ядрами, но павшего от стрелы Амура. Он по уши влюбился в мамзель Филипеску — дочь стольника, заправлявшего делами всего княжества, и первейшего врага России. Александр Филипеску знал по-латыни и по-гречески, говорил по-французски и по-итальянски, в свое время учился в Австрии, но держался османов: что бы Багратион ни затеял, турки тотчас узнавали о том от Филипеску. Милорадовича он совершенно опутал своими сетями: мало того, что генерал сделался от любви как блаженный, так еще и задолжал в Бухаресте тридцать пять тысяч рублей. Багратион насилу сплавил его в Киев военным губернатором. Покуда Валахия была под властью османов, она доставляла пропитание на пятьсот тысяч человек, находившихся на правом берегу Дуная, теперь же вдруг оказалась не в силах прокормить пятьдесят тысяч русских. Диван ссылался на изнурение обывателей, а на самом деле собирал с них вместо оброка натурой налоги деньгами, определенные еще турецкой властью, совершенно их разоряя, поскольку тот же хлеб или ячмень у крестьян покупали за бесценок. Вот и приходится Багратиону, помимо забот о войске, ограждать обывателей от незаконных притеснений местных властей, чтобы все беды народные не валили на российскую армию. А сколько раз добытое кровью возвращали обратно, представляя сие как поступок истинного великодушия? Виноваты же всегда оказывались именно воины, не щадившие живота своего, и получалось, что беззаветная доблесть сродни глупости! Но нет, князь Багратион не опустится до тех, кому неведомо слово «честь»!

«Мне кажется, общее благо должно совестить каждого, — продолжал он свое сумбурное письмо. — Три года армия здесь стояла неподвижно. Кроме сплетни и побиения от неприятеля, ничего не делали. Флота на Черном море я не имею, хотя и должно, и о том только и думаю. Виноват ли я, что в 24 часа не мог победить Оттоманскую Порту? Прежние войны длились по нескольку лет, имея при том союзников, и оканчивались почти ни с чем при мире, а ныне я один, флота нет… Очень хорошо, дайте мне 50 000 кавалерии и столько же пехоты, и я на будущую кампанию заставлю их — верно, иначе не можно.

Для великих дел надо великие способы, иначе далеко не уйдешь. Я смело и торжественно скажу, что никому не удалось такой кампании, как нынешняя. Если недовольны, я сожалею, и охотно отдам другому, а сам останусь как прапорщик».

Когда надо было идти на шведов по льду, князь Багратион был хорош, а ныне его попрекают бездействием! Еще бы корсиканца в пример привели, как будто тот не ведает неудач! Перо снова заскрипело по бумаге: