Огонь под пеплом

К ужину были приглашены гости из числа тверской аристократии, которые затем должны были остаться на бал: Гагарины, Мышецкие, Загряжские, Батюшковы… Начавшись со дня именин великой княгини, праздники длились уже целую неделю, Екатерина Павловна прекрасно играла роль радушной хозяйки.

— Ах, вы так хорошо говорите по-русски! — воскликнула одна из дам, желая сделать ей комплимент.

— Я русская и говорю по-русски — в чём же диво? — отвечала ее высочество.

Александр любезничал с дамами; Георг старался перевести разговор на серьезные темы. Он находил чрезмерно строгими наказания для крестьян. К чему, например, ссылать их в Сибирь за порубку леса, когда можно ограничиться простым штрафом? Это против пользы самих помещиков, которых лишают работников. Не правда ли, господа? Вглядевшись в кроткое лицо императора, господа согласились, что это, действительно… Принц ободрился и начал порицать телесные наказания: они слишком суровы! За малейший проступок — пятьдесят, а то и сто плетей, а уж розгами наказывают и вовсе нещадно: по десять-пятнадцать тысяч ударов! Немыслимо!

— Помилуйте, ваше высочество! Разве можно не наказывать мужиков? Этого никак нельзя-с! — возразил ему краснолицый генерал с двумя орденами на шее. — Этак они, шельмы, совсем от рук отобьются.

Генерала поддержали: наказывать необходимо. Конечно, не до смерти, не тираническим образом: это и противу законов, и для самих опасно, однако сечь надо — умеренно, но чтобы знали: спуску им не дадут. Ведь ежели не сечь, и мужики, и бабы станут предаваться дурным наклонностям: лени, пристрастию к вину, повадятся дерзить и воровать.

— Вот мой Андрей, к примеру, — продолжал генерал, воодушевившись. — Поехал я осенью на охоту, велел ему моего Варяга вести в поводу, чтоб был рядом. Смотрю — ахти, батюшки! Хвост-то Варягов совсем рядом с колесом коляски, даже задел пару раз! Ну уж я леса-то для шельмеца не пожалел! Так он, Андрей-то, мне заявляет: вам, барин, бессловесная скотина дороже людей! Еще разговаривать начал! Мне, между прочим, Варяг в пять тысяч обошелся! За такие деньги я дюжину таких Андреев…

Все согласились, что так и до бунта недалеко. Старая княгиня Енгалычева пояснила принцу, что мужики — как дети: коли не держать их в строгости, добра не жди. Вспомнив, как их самих пороли в детстве — дома или в кадетском корпусе, гости оживились и принялись рассказывать забавные истории. Георг переводил взгляд с одного на другого, дивясь этим рассказам, а еще более веселью, ими вызываемому; Екатерина взглядывала на него с материнской снисходительностью.

После ужина все проследовали в бальную залу: Александр с Екатериной впереди, Георг с княгиней Енгалычевой следом за ними.

— Спасибо тебе за Жоржа, я так счастлива с ним! — украдкой шепнула брату великая княгиня.

Бал открылся торжественным полонезом; государь выступал впереди об руку с сестрой. Танцующих было много: когда еще доведется увидеть самого императора, даже вальсировать с ним — или рядом с ним! В промежутке между танцами к Александру подошли два посланца Первопрестольной: высокий и худой граф Остерман и благообразный князь Федор Голицын. Важный Остерман, которому было уже за восемьдесят, облачился в синий бархатный французский кафтан поверх белого пикейного камзола, нацепив все свои ленты и ордена, напудрил парик, нарумянился, выступал в башмаках на красных каблуках и опирался на длинную трость — в точности, как при дворе великой Екатерины; князь Федор Николаевич, клонившийся к шестидесяти, тоже был одет старомодно, но более скромно, имея своим украшением только Мальтийский и Аннинский кресты, пожалованные покойным императором Павлом. Оба явились просить его императорское величество почтить своим посещением древнюю столицу, в которой он не был уже восемь лет, раз уж он находится в столь близком от нее расстоянии. Екатерина присоединила свой голос к их просьбе; Александр ответил, что отчего же нет, пожалуй, но только если она составит ему компанию. А про себя подумал: «Вот отличный предлог промедлить с возвращением в Петербург, где Коленкур вновь будет испрашивать аудиенции для получения ответа на сватовство Наполеона, а матушка — устраивать истерики».

Лубяновского вызвали во дворец.

— Не взял я с собой никого из статс-секретарей, хотел поближе с тобой познакомиться, — сказал государь, вперив в него свои голубые очи. — Я намерен прибыть в Москву к Николину дню с великой княгиней и принцем. Напиши об этом рескрипты к графу Гудовичу и господину Валуеву; если успеешь, то сегодня же и отправь. Ты поедешь со мной, я говорил об этом с принцем.