Огонь под пеплом

«Есть вещи невозможные. Почему в Египте не держался Наполеон, а ушел? Армиею ворочать — не батальоном. В одну позицию влюбляться вредно. Прошу одной милости: дать мне волю или вольность, иначе истинно принужден буду по крайности духа и тела моего остаться и просить избавления. Вот вам, ваше сиятельство, мое чистосердечие. Весь ваш кн. Багратион».

Что за беда — перейти через Дунай? Он здесь главнокомандующий, ему вверены тысячи жизней, он не покинет их на верную погибель. Повиноваться князь умеет, но и думать своей головой ему не возбраняется. Багратион отдал приказ войскам начать переправу.

«Я требую отложить намерение ваше к переходу за Дунай, — читал он через день рескрипт государя, который везли к нему ровно три недели. — Употребите самые крайние усилия держаться в стране, вами занимаемой, и если невозможно идти далее или вызвать визиря на генеральную баталию, то удерживать, по крайней мере, ваше положение, отражая все покушения неприятеля. Какое впечатление должен произвесть обратный переход ваш над теми самыми турецкими войсками, кои с самого начала командования вашего в разных делах доселе были побеждаемы? По свойству сего народа, к кичливости всегда преклонного, возмечтает он, что превосходством своим принудил вас к отступлению. Таким образом, весь плод предыдущих побед, все последствия сделанных доселе на той стороне усилий я считаю совершенно потерянными, как скоро переход ваш свершится. Надобно будет снова начинать войну, и начинать ее не раннею весною, но в июле месяце, ибо и на будущий год от разлития вод дунайских те же самые встретятся препятствия, как и в предыдущем и, следовательно, война с Турциею, переходя от одного года к другому, к крайнему ущербу польз наших будет длиться, тогда как самая существенная цель ее есть скорое окончание».

Бумага трепетала в дрожащих пальцах. Удерживать свое положение! Как удерживать? На всём пространстве от Силистрии до Базарджика нет ничего, кроме неба и земли, — ни единого обывателя, ни жилища, ни пристанища, там не добыть ни горсти муки, ни жмени овса; в армии уже начались болезни, в вонючих курных землянках они только усилятся. Да и какие это землянки — могилы: леса-то в округе нет, земляные стены укрепить нечем, дожди всё размоют… Турки же подвозят продовольствие и фураж из глубин своей земли, в их руках — крепости с большими запасами и магазинами! Надобно написать человеку, который видел армию не только на парадах и знает, в чём она имеет нужду.

«Вся прежняя служба моя может, я надеюсь, служить доказательством, что я не трус, но безрассудную отвагу признаю я также большим в полководце пороком, — писал князь Пётр военному министру Аракчееву. — Войска, здесь остающиеся, принуждены жить в палатках (из коих многие так ветхи, что только наименование палаток имеют) и претерпевать все впечатления осенних невзгод и жесткости зимы. Не один Дунай рождает непреоборимые препоны, но и все другие реки, как то: Серет, Мильков, Бузео, Яломица и другие, которые часто мгновенно разливаются, сносят мосты и прерывают коммуникацию иногда дня на два и на три, а иногда на неделю. Три дивизии не имеют ни шинелей, ни панталонов, и никто сапогов. Если эти, почти нагие войска оставить на зиму без пристанища, то, конечно, по крайней мере половина оных перемрет до весны, из остальной же части едва ли останется половинное число здоровых. Тогда весной неприятель со свежими и всем удовлетворенными войсками придет на меня и истребит тощие остатки сил моих».

Граф Алексей Андреевич — человек умный и хороших правил. Он хотя и говорит, что с русских надо требовать невозможного, тогда они и способны на невозможное, однако знает, что творить чудеса способен один Господь. Вся надежда на него, что заступится пред государем, ототрет в сторону завистников и льстецов. Закончив письмо и велев отослать его с остальной почтой, но не гонять курьера по раскисшей грязи с одной депешей (лошадей надо беречь), князь накинул на плечи шинель и вышел во двор, где уже ждал оседланный конь.

13

Затрудняясь объяснить свою мысль по-русски, Георг переходил на немецкий, но затем вновь возвращался на язык своего приемного отечества. Александр слушал его с мягкой улыбкой, удобно устроившись в кресле. Тверским дворцом он остался доволен, планы благоустройства города и чертежи новых построек, представленные Карлом Росси и Осипом Бове, тоже вызвали его похвалу, в особенности проекты манежа и кавалерского корпуса: Тверь имела все возможности к тому, чтобы стать третьей столицей империи. Теперь же принц подробно разъяснял царственному шурину задуманную им реформу уездных и земских судов, чтобы покончить со взяточничеством, волокитой и безответственностью, разгрести эти авгиевы конюшни, где скапливались горы нерешенных дел. Александру стало скучно, он подавил зевок. Екатерина заглянула к ним в кабинет: ужин уж подали, где же вы?

— Что ж, меры справедливые, — одобрил Александр, встал и предложил руку сестре, чтобы идти в столовую.