Океан славы и бесславия. Загадочное убийство XVI века и эпоха Великих географических открытий

Именно в этот Goa Dourada – Золотой Гоа – прибыл Камоэнс, высадившись у ворот Мандави после плавания вверх по реке, в честь которой они получили название – шелковисто-коричневому пути, ведущему между островами, вздымающими свои обрывистые зеленые берега. Если двигаться от набережной, то слева находится дворец бывших шахов, изящные темные пилястры его базальтовых ворот дают первое представление об индийской каменной кладке, искусство которой, как казалось европейцам, не поддается естественному объяснению. Здесь, как и в других местах, европейские фирмы сочетали свой бизнес с приобретением произведений искусства. Еще в 1515 году агент семейства Медичи писал из Гоа своему покровителю герцогу Джулиано, упоминая древний храм, называемый пагодой, сделанный с чудесным мастерством, со старинными статуями из какого-то черного камня, обработанного до величайшего совершенства, и предлагая приобрести некоторые из этих древностей для дополнения портрета, который Джулиано только что заказал у Рафаэля. Справа от дороги, поднимающейся от набережной, тянулись неброские скучные европейские церкви, в том числе капелла францисканцев и церковь святой Екатерины, возведенная над воротами, через которые португальцы прорвались при атаке в день Святой Екатерины в 1510 году; а на холме, за последними воротами Бахарейш, находился колледж святого Павла, где с недавних пор заправляли иезуиты. Непосредственно через центр города проходила Rua Direita, «прямая дорога», которая служила главной артерией Гоа: вдоль нее организовывалась вся сложная жизнь города[137].

Если Камоэнс надеялся, что Индия даст ему возможность перезагрузить карьеру и станет местом, где он сможет использовать свои таланты для перестройки себя, то эти иллюзии быстро развеялись, когда он обнаружил раздробленность и гниль Гоа; впоследствии он охарактеризовал город как кладбище почтенной бедноты. Хотя подавляющее большинство жителей по-прежнему составляли индийцы (3000 португальцев против 10 000 индийцев внутри стен и еще 50 000 снаружи), власть в городе осуществляла небольшая клика casados[138] – португальцев, которые получили должности и щедрые земельные наделы, подтолкнувшие их к решению жениться на индийских женщинах и поселиться здесь на постоянной основе. Целью этой политики было создание населения, лояльного Reino

(«Королевству», то есть Португалии), однако эта идея полностью провалилась, и вместо этого casados сосредоточили свою энергию на борьбе за власть и на расширении своей доли во внутренней азиатской торговле, на которую не распространялась монополия короны. Незадолго до прибытия Камоэнса разрыв с Reino стал очевиден, когда община

casado отказала в помощи военной экспедиции, организованной губернатором[139].

Однако губернатор и другие временно назначенные португальские чиновники могли опираться на поддержку гораздо более многочисленной группы приезжих soldados

– солдат, которые, как и Камоэнс, останавливались в Гоа во время военных походов на восток. Эти скитальцы наводняли город в сезон муссонов, когда военным походам мешала погода, и во время этих неоплачиваемых отпусков они набивали улицу Rua Direita – по десятку человек в доме. Один русский путешественник XV века, побывавший в Индии, заметил о периоде муссонов, что каждый день и ночь – целых четыре месяца – всюду вода да грязь[140]. Не имея ни денег, ни возможности их заработать, soldados были вынуждены пристраиваться к кому-нибудь из проживавших в городе португальских дворян, которые создавали и кормили частные армии, используя их после начала следующего сезона военных кампаний. Возможно, нет ничего удивительного, что подобный период ливней и нужды неумолимо вел к насилию. Камоэнс покинул дно Лиссабона только для того, чтобы оказаться в гораздо худшем месте, где даже не притворялись, что банды мародеров подчиняются какому-либо закону. Он описывал Гоа как этот Вавилон, в который были посланы все скверны творения… этот лабиринт, где добродетель со всей своей мудростью и силой просит подаяние у дверей трусости и разврата, этот темный хаос смятения, где находятся только проклятые твари природы. Он часто возвращался к мысли о Гоа как о проклятом городе Вавилоне, куда он изгнан из Лиссабона, как евреи были изгнаны из Сиона[141].