Он приходит по пятницам

На этом исполняющий обязанности Холмса (и, мне кажется, неплохо с этим справляющийся) Костя вспомнил о своих обязанностях хозяина и, прервав свой монолог, отправился на кухню, чтобы снять с плитки закипевший чайник. Миша же к этому моменту сам уже был близок к точке кипения: ну, как же! его идеи, – его, можно сказать, досужие выдумки, которых он и сам слегка стеснялся, – оказывались при таком повороте дел вынесенными в самый центр их расследования. Видно, не такие уж они и завиральные, – воодушевился он Костиным отношением к делу, – есть тут, над чем голову поломать

. Молодому человеку – и Миша здесь вряд ли был исключением – всегда очень важно, как он выглядит со стороны: пуще всего он боится показаться глупым, смешным или попавшим впросак. Такого рода опасения упасть в глазах окружающих как раз и могут приводить к самым глупым, нелепым, а то и гадким, поступкам. И дело здесь, как мне кажется, не столько в окружающих (на них-то нам часто и вовсе, в сущности, наплевать), сколько в опасениях оказаться не соответствующим своему – нередко, по молодости, излишне завышенному – образу «я». Свойственная молодым людям неуверенность в адекватности собственного представления о себе и подвигает нас шарахаться от горделивого самоупоения к ощущению себя ничтожным глупцом и неудачником. Мы и боимся-то увидеть себя не таким, как хочется, при взгляде на себя со стороны – как бы с точки зрения этих самых окружающих

.

Когда я приятельствовал с Мишей и когда слушал его рассказы об этой загадочной истории, он вовсе не казался мне чрезмерно тщеславным, самовлюбленно выпячивающим свои реальные или мнимые достоинства субъектом. Ничего подобного я за ним не замечал. Не думаю, что он как-то заметно отличался в этом отношении от большинства знакомых мне людей. Скорее наоборот, он в своих рассказах, как мне казалось, старался не преувеличивать свою роль в происходившем и трезво оценивал свои былые подвиги и озарения. Нормальный он был человек, и я с симпатией вспоминаю наши с ним разговоры. Но здесь-то речь идет не об индивидуальной черте Мишиного характера, а о возрастном – присущем многим – свойстве. Так что вполне возможно, что десятью годами раньше он мог и всерьез переживать, не упадет ли он в грязь лицом, поделившись с Костей переполнявшими его смелыми гипотезами

, убедительно обосновать которые он был, конечно, не в состоянии, и не посмеется ли приятель над его вымученными детскими измышлениями. При этом надо учесть, что приятель этот за последние дни сильно вырос в Мишиных глазах и вовсе уже не производил впечатления туповатого троечника. Теперь они стояли как бы вровень в интеллектуальном отношении, и Миша уже не мог пренебрегать мнением своего собеседника.

У меня нет возможности подробно и близко к действительности передать, о чем они рассуждали в этот день. Миша и сам уже плохо помнил все детали. Разговор был долгий, они то и дело перескакивали с одного на другое, а часто и вовсе отклонялись от основных тем. Обычный разговор за чайным столом, пересказывать который нет ни малейшего смысла, если ты не умеешь во всех этих походя сказанных фразах, оговорках и умолчаниях передавать характеры собеседников, их сиюминутные настроения, невысказанные (а может, и неосознаваемые) желания и мотивы. Мне, как вы понимаете, и мечтать о подобных вещах не приходится, и, если я, по-чеховски, вставлю в разговор какую-нибудь жарищу в этой самой Африке, толку всё равно не будет. Да и не нужны читателю детектива все эти психологические нюансы – не того он жаждет от истрепанных захватывающих романов.

И всё же, главное в том, что все соображения наших Холмса и Ватсона, их предположения, смелые гипотезы

и остроумные догадки впоследствии были ими радикально изменены, переосмыслены, в значительной части просто отброшены, и картинка, к которой они пришли уже через несколько дней, резко отличалась от наброска, получившегося в результате субботнего мозгового штурма. В тот момент они фактически – и Миша должен был с этим согласиться – воодушевленно сочиняли детективный роман. Из тех минимальных обрывков информации, которые им были в это время доступны, они пытались слепить – почти что на пустом месте – хоть какую-нибудь более или менее правдоподобную конструкцию.