ОПЕРЕТТА

Наконец, существенно отметить, что Штраус жанрово уводит оперетту в сторону не только от острой буффонады и пародии, но и от подлинно драматической интриги (используемой Зуппе и Миллёкером) и от приближения к оперной форме, приводя свои произведения к уровню легкого жизнерадостного зрелища, в этом смысле близкого к зингшпилю. И в то же время Штраус, подобно буквально всем опереточным композиторам, не лишен тайной надежды создать и оперу; эта тенденция находит свое выражение не только в чисто оперных опытах, но и в «Цыганском бароне», в котором начальный оперный план композитора, претерпевший впоследствии изменения, ощутим на каждом шагу.

Штраус обращается к оперетте в период полного расцвета своего таланта и порожденной им славы и, что самое главное, уже как сложившаяся в творческом отношении величина. Поэтому в оперетте он полностью утверждает себя как создателя вальсов: неслучайно сюиты, увертюры и отдельные вальсы из его оперетт становятся, независимо от результатов сценического воплощения, органической частью штраусовского концертного репертуара, ничем не отличаясь от основных его эстрадных произведений.

Первой опереттой, написанной Штраусом, но не осуществленной в силу порочности либретто и отсутствия исполнительницы для главной роли, явилась оперетта «Веселые венские женщины». Невзирая на неудачу первого сценического опыта, Штраус вслед за тем пишет новую оперетту «Индиго» (поставлена в театре An der Wien 10 февраля 1871 г.). Здесь Штраус снова столкнулся с ужасающим по беспомощности либретто. Только использование ряда замечательных вальсов обеспечило оперетте краткую жизнеспособность в Вене. Но уже во Франции, при постановке в театре Ренессанс, либретто было подвергнуто коренным изменениям (либреттисты Жем и Вильдер), причем сам принц Индиго в новом варианте обратился в женщину, заглавная партия была поручена травести, а оперетта была переименована в «Королеву Индиго». Но даже и в этом виде она оказалась нежизнеспособной.

Аналогичная судьба постигает и следующую оперетту Штрауса «Карнавал в Риме» (1 марта 1878 г.), написанную на либретто Иосифа Брауна, использовавшего сюжет пьесы Сарду «Пикколино». Венские либреттисты еще явно не владеют формой, а сам композитор в этом отношении совершенно беспомощен.

Этим следует объяснить, почему следующая работа Штрауса написана на уже готовую пьесу Мельяка и Галеви. Мы имеем в виду величайшее произведение штраусовского гения — оперетту «Летучая мышь» (5 апреля 1874 г., театр An der Wien).

Для того чтобы понять особенности «Летучей мыши», являющейся основоположницей всей последующей венской школы, следует остановиться прежде всего на либретто Гарфнера и Жене, представляющем собою переделку пьесы Мельяка и Галеви «Le Reveillon» («Часы с боем»).

Как выше указывалось, драматургия соратников Оффенбаха целиком посвящена утверждению жанра «парижской жизни». Верные бытописатели своей среды, Мельяк и Галеви в пьесе «Le Reveillon» отправляются от бытового анекдота, чрезвычайно типичного для Парижа бульваров. В основу ее сюжета положен, как мы полагаем, действительный гривуазный факт, произведший своеобразное впечатление на парижское общество и даже отраженный печатью далеко за пределами Франции. В изложении московской газеты «Русские ведомости» этот факт предстает в следующем виде:

«Некто Д., живший в Фонтенебло, за то, что охотился в запрещенное время, был приговорен к аресту на шесть дней. Отправляясь сам добровольно под арест, Д., любивший немного выпить, на дороге встретился с приятелями, которые пригласили его осушить пару бутылок вина. Д. охотно согласился, но осушил не пару, а несколько бутылок, так что потерял сознание и не мог прийти в нормальное состояние целых сорок восемь часов. Придя в себя, он продолжал свой путь в Меленскую тюрьму. — «Кто вы? — спрашивают его. — Я Д., арестованный за запрещенную охоту. — Полноте шутить, — отвечают ему, — господин Д. вот уже третий день сидит в аресте. — Как! этого не может быть!» — восклицает Д. и старается объяснить эту путаницу. Но вот что вышло. Жена Д., желая воспользоваться отсутствием своего мужа, пригласила к себе на вечер своего хорошего знакомого. В это время явилась полиция арестовать г-на Д., но, вместо него, найдя господина, расположившегося как у себя дома, арестовала его и увела с собою; он же не смел противиться, вообразив, что его арестуют за прелюбодеяние».^[128]