Руперт не помнил ни одного дня рождения дворецкого. Обычно старик брал выходной и уезжал в Дерновку или к другой своей родне, что живёт в окрестностях Альгрида. Похоже, Райан стал первым из Свиверов, кто организовал Герману праздник. За столько лет верной службы дворецкий заслужил куда больше. Руперту не стоило отставать, следующий день рождения… он осёкся.
«Следующий день рождения…».
Мари уже давно спала. Руперт поймал себя на том, что вновь смотрел на неё, он постыдился и уставился на дорогу. Но и Бардо была хороша! Как они вернулись из Болунтура, Руп то и дело ловил на себе её взгляды. Взгляды, которые она каждый раз спешила отвести.
Дома вокруг стали чаще, тут и там люди собирали сено, в последние разы выпускали скотину на поля, мужчина с кустистой седой бородой утеплял крышу, а у соседнего дома трое детей кололи дрова.
Свивер направил машину через мост, и они въехали в Нижнюю Дерновку. На самом деле Верхней и Нижней их звали теперь только старожилы. Посёлок начал разрастаться ещё при молодости Германа, и два селения вскоре слились в одно, а мост через одноимённую реку лишь укрепил их.
Вдали, за очередным поворотом показалась ферма. Последняя ферма во всей Дерновке. Домик был простым, но выглядел уютно и опрятно. С пoля за домом и большей части грядок уже собрали урожай, как и с одинокой груши росшей у самого забора.
Когда Руп остановил машину перед калиткой, он аккуратно разбудил Германа, тронув того за плечо. Увидев вышедшую на крыльцо женщину с укутанным в пелёнки младенцем, старик улыбнулся и поспешил выйти из машины. Мари потянулась, зевнула и тоже вышла на улицу, Руперт заглушил мотор и открыл багажник. Пока Свивер доставал чемодан, к нему подошёл дворецкий.
— Руперт, — старик тронул хозяина за локоть. — В моей спальне во втором ящике комода под брюками лежит трофейный пистолет. Я его ещё с войны привёз. Это я тебе на всякий случай говорю, мало ли что…
Свивер недоумённо нахмурился, но ничего сказать не успел — со стороны колодца подошёл мужчина с двумя большими вёдрами, полными воды. Он был старше Рупа лет на десять, с широким лицом, щетиной, тёмными курчавыми волосами, весёлыми глазами и шапкой набекрень.
— Батя! — мужчина с плеском поставил вёдра и обнял Германа. — Что с твоей рукой? Ты чего с тростью?
— Здоровье подвело недавно, но ты не переживай, сынок. — Явно не желая развивать тему, дворецкий повернулся к попутчикам: — Это Руперт Свивер и Мари Бардо.
— Уильям, — протянул руку мужчина. — Много о вас наслышан. Даже как-тоть неловко… принимать эких важных гостей.
Мари успокоила жестом.
— Всё в порядке, — Руперт пожал руку Уильяма и кивнул на женщину с ребёнком. — Поздравляю! Как назвали?
— Спасибо! У нас тута в Дерновке традиция есть. Мы ребёнка называем только спустя три месяца, как на свет выйдет. Смотрим, как корабль плывёт — так и называем.
Все вместе пошли в дом. Жена Уильяма, Есения, оказалась женщиной хозяйственной и очень приветливой. Безымянный малыш был самим очарованием — маленький, розовый, с круглыми щёчками и большими карими глазками. Как только Герман снял с себя пальто, он сел в кресло-качалку и аккуратно взял ребёнка, оперев головку о своё плечо и придерживая снизу здоровой рукой.
Руперт сразу вспомнил своё детство. Герман уже тогда занимал должность дворецкого и почти всегда находился в особняке. В свободное время младшие Свиверы часто крутились вокруг него, когда тот работал в гараже или оранжерее. Дети спрашивали его обо всём: от устройства машин и канализации до того, как маленький кузнечик умудряется так громко трещать. Временами братья заводили старика в тупик.
Пока Герман нянчил внука, Есения как раз закончила готовить обед — тушёный картофель с уткой и грибами. Малыш уснул на руках у дедушки, и все уселись за стол.
— Папа, что же вы это нас не предупредили, что с господином Свивером и госпожой Бардо поедете? — смущённо произнесла Есения. — Я бы хоть у соседки сервиз одолжила красивый.
— Вы уж, поди, не привыкли к такой скромной жизни? — спросил Уильям и отправил в рот кусок утки.
— Всякое повидала, — сдержанно бросила Мари.
— Мне как-то довелось работать в порту, так я там и ночевал на мешках с перловкой. В общем, меня тоже мало чем можно удивить, — улыбнулся Руп. — Очень вкусно, Есения.
— Спасибо!
— Ну, значится, вы — люди свои, — качнул краюхой хлеба Уильям.
Жила эта семья действительно скромно, но у них было уютно и тепло, а пахло вокруг можжевельником и смородиной, в печи весело потрескивал огонь. В доме имелось два этажа, а в пристройке располагался хлев, где жила корова, пара свиней и с десяток кур.
— Сынок, а что за бочка с канистрой у тебя там за дверью? — кивнул Герман на входную дверь.
— В канистре — керосин, я лампы наполнял. Потом в сарай отнесу. А в бочке порох, я патроны делать начал, местным продаю да сам хожу стреляю, — ответил Уильям. — Ружьё я у соседа выменял, у одноглазого старика Трояна.
— У Трояна? — удивился Герман. — Он ведь свои ружья как зеницу ока всегда охранял.